— Сосулька, — поправил Крокодил. — Я ее зову Сосулькой. В отличие от настоящей сосульки, эта, когда ее положишь под одеяло, не тает. Но я рад, что слово «сосулька» у вас вызвало ассоциацию с морозом, а не с глаголом, от которого оно образовано. Стало быть, несмотря на общее разложение, нравы в Белокаменной еще крепки.
— Почему ты о ней ничего не сообщал в Центр?
— Можно личное?
— Валяй.
— Мне надо было это сделать с самого начала…
— Никогда не поздно.
— Можно, я начну с анекдота?
Я насторожился:
— Попробуй.
— Послали одного нашего проверять, как внедрился нелегал в Вашингтоне. Возвращается он и докладывает: «Все в порядке. Даже лучше, чем ожидали. Своими глазами видел: сидит в конгрессе, беседует с сенаторами, чуть не обнимается с вице-президентом. Меня узнал, подмигнул, мол, “все в порядке”. Только одна маленькая неувязка вышла. Переволновался парень, когда меня увидел. Немного напутал ответный пароль. Вместо знака из двух пальцев, среднего и указательного, в виде буквы “В” — “виктория”, “победа”, он показал»…
И Крокодил, сжав правый кулак, согнул руку в локте и ударил по ней левой рукой.
— Ты к чему это?
— Так, — Крокодил виновато улыбнулся. — Вообще-то, я, Евгений Николаевич… только сразу не пугайтесь… я решил домой не возвращаться.
Я опешил:
— Ничего себе!
— Ну, правда, Евгений Николаевич. Нечего мне там делать! Я здесь пожил и вроде бы теперь я другой человек. Не смогу я там. Всю жизнь потом себе не прощу. Забастовки. Колбаса по сто рублей килограмм…
— Не драматизируй.
Я еще не понимал, говорит Крокодил серьезно или дурачится, от него всего можно ожидать.
Крокодил не останавливался:
— Власть вот-вот переменится, и мы с вами будем давать показания.
— Не паникуй.
— Махнем с вами куда-нибудь в Аризону. Ни один черт не сыщет!
— Ты и обо мне подумал? — я постарался улыбнуться, а сам соображал, как мне себя вести, не провокация ли.
— Деньжат у меня хватит на двоих. Синьора докторесса нам всем носы поменяет. А потом я женюсь на вдове конфетного короля. Начнем раздавать конфеты детям бесплатно, а сами будем кататься на яхте. Там, глядишь, и Топалова встретим. Да ладно. Это я пошутил. Так сказать, информация к размышлению. Просто вы сказали, что деньги не дошли. Но где-то они есть. Вы сказали: Топалов двадцать лет работал. Теперь новый отсчет.
* * *
Первым ушел Крокодил. Потом я.
Я поболтался по городу. Через полчаса позвонил в посольство. Тростников меня ждал:
— Нашли туфли вашего размера. Завтра поедем покупать.
Это означало, что слежка не заметила ничего подозрительного.
Настроение было отвратительное. Ничего нового я здесь не узнаю, но после беседы с Крокодилом я четко понял: старый порядок меняется и, как я впишусь в новый, кто знает.
Оставалось выполнить еще одно задание. Отшагав два квартала, я повернул за угол и около ювелирного магазина увидел телефонную будку.
Знакомый жесткий и звонкий голос отчеканил:
— Я вас слушаю.
— Здравствуйте. Вы меня узнали?
— Узнала. Вы отец Гамлета.
— Я бы хотел вас увидеть.
— Здесь, в Риме, есть очень красивая площадь, там, где памятник с четырьмя конями. Это в африканских кварталах. И напротив — маленькое кафе. Это так напоминает Париж. Вы там никогда не были?
Я знал эту площадь.
— Был.
— Ровно через час. Вас устроит?
— Устроит.
И повесила трубку.
Африканские кварталы — это респектабельные районы на северо-востоке Рима, построенные при Муссолини, что по римским меркам почти современность. Называются они африканскими из-за названия улиц: виале Сомали, виале Эфиопия.
Влетев на площадь, я сразу заметил на углу маленькое кафе.
Я вошел, взгромоздился на высокий стул у бара, заказал эспрессо.
— Короткий? — спросил бармен.
— Да.
— Сахар?
— Нет.
— Сливки?
— Нет.
Пока я разговаривал с барменом, на стул рядом села спортивного вида молодая женщина и тоже заказала кофе. Она не удостоила меня взглядом и на мою неуверенную улыбку стареющего ухажера с нехитрым: «Сегодня прохладная погода» бесстрастно бросила: «Да, сегодня холодно».
В этой угловатой спортсменке с неровно подстриженными рыжими волосами, стянутыми яркой красной лентой на лбу, с аляповато размазанной выше губ почти до носа карминовой помадой, в солнечных очках ромашкой, даже самый верный поклонник не узнал бы всемирно известную актрису.
Когда-то, лет двадцать назад, она сама пришла в советское посольство. Смазливую, с горящими глазами, ее тогда много снимали в кино. Пьесы с нею в главной роли уже в те годы успех имели не только в Италии: местный театр объехал с ними полмира. В отделе культуры компартии подтвердили: убеждений она самых прогрессивных и рекомендовали ее. Проходила она в Москве под кодовым именем «Электра».
За новое дело она взялась активно, так активно, что временами приходилось ее сдерживать. Экзальтированная по натуре, она умела заставить верить себе и на сцене и в жизни. Когда после спектакля, в древнегреческом хитоне, она являлась на дипломатические приемы, на политические «парти», на митинги в университет и говорила о справедливости, о том, что «хоть что-нибудь да надо уступить тем, кто ничего не имеет» — это впечатляло. Среди ее поклонников было так много интересных людей и так подробно она пересказывала, о чем говорилось в ее присутствии — поистине профессиональная актерская привычка запоминать текст — что после встреч с ней исписывались целые тетради; писать сама она отказывалась. Ко мне она относилась с особой симпатией, в Москве это знали и посмеивались.
Размолвка произошла в 80-м. После ввода войск в Афганистан и ссылки Сахарова она наговорила такого! Да еще про Брежнева персонально! Но окончательно рвать не стали: ко всем неприятностям, скандал с известной актрисой… «Как зайцу нехорошая болезнь, — хмыкнул тогда Колосов. — Надо подождать».
И правда, когда полгода назад я будто случайно встретил ее в Париже, она сама подошла ко мне:
— Почему не звоните?
— Да так как-то, — замялся я.
— Вы ведь не отвечаете за ваше руководство. У нас с вами почти одна и та же профессия. Мы произносим тексты, которые написали другие.
— Вы правы.
Тогда она подошла ко мне вплотную и заговорщическим тоном произнесла: