— Во всем, что вы говорите, много правды, — Партиец соглашался, многозначительно покачивал крепколобой головой. Однако было видно, что он обладает высшим, более полным, чем то, которым владел Белосельцев, знанием. — Мы терпеливо, сознательно допускаем критику в наш адрес. Сознательно отказались от абсолютной власти и создали оппозицию. Если угодно, мы создали себе противников, и это не слабость, а сила. Мы предоставили народу право выбирать между нами и оппозицией, и народ уже прозревает, уже видит, кто друг, а кто враг. Народ обмануть невозможно. Он сделает правильный выбор.
— Вас будут вешать на фонарях, — тихо сказал Белосельцев. — Вами станут пугать детей. Вас загонят в подполье, — Белосельцев мучился, глядя, как в ослепительном блеске реки темнеет кораблик и лучатся кресты. — «Оргоружие» уже проверено в Европе, сработало в Прибалтике, в Грузии. Существуют компьютерные модели вашего уничтожения. Ко мне приходят американские аналитики, разведчики, вынюхивают, выспрашивают, вводят поправки в эти жестокие модели. Неужели не чувствуете, что вот-вот случится непоправимое?
Громко, властно зазвонил телефон. Партиец крепким кулаком сжал белую трубку, и в ней, у розового уха, зарокотала мембрана.
— Только что выступал в академии Генштаба, и генералы, скажу я вам, встретили меня с пониманием, — Партиец вставлял в бессловесный рокот мембраны свои оптимистические, бодрые фразы. — Да, мы подготовили свое отношение к выводу войск... А я им сказал в перерыве: «С армией не надо шутить...» Да, вы правильно им напомнили о полигонах... У ядерной державы должны быть ядерные полигоны, а не выпасы для казахских овец...
Партиец слушая, отвечал, улыбался. Кивал в такт рокочущей гулкой мембране. Белосельцев чутко прислушивался. Знал, чей голос колеблет стальную пластину, чьи неторопливые рокоты вызывают на лице Партийца почтительную улыбку. На другом конце провода был Главком. Он тоже в заговоре, связан с Партийцем.
— Сегодня зайду в Генштаб, обязательно перемолвимся... Министр готов к разговору, он тоже устал... Жму руку, но не прощаюсь... — трубка улеглась в аппарат. — Простите, Виктор Андреевич, я вас слушаю с большим интересом!
— Извините, — продолжал Белосельцев. — Но вы все еще оперируете категориями пленумов, президиумов, парламентских голосований. Изучаете реальность по статистике неработающих министерств, по разведсводкам парализованного КГБ. А ведь все действительные договоры последних лет не записаны на бумаге. Все истинные тайные соглашения не занесены в протоколы, — Белосельцев пытался преодолеть едва заметное отторжение Партийца. — Когда ваш Генеральный в Рейкьявике выступал по телевидению после тайной беседы с Рейганом, у него было ужасное лицо клятвопреступника! Без кровинки! Такое лицо бывает у совершивших вселенский грех, у отцеубийцы! Именно тогда он отдал американцу родную страну, оборону, историю. Такое лицо бывает у человека, продавшего душу дьяволу!
— Помню его лицо, — задумчиво произнес Партиец. — У него несколько лиц, несколько выражений, для каждого отдельного случая. Но то лицо я запомнил.
— Потом была Мальта. Разыгрался, вы помните, страшный ураган над Средиземным морем. Словно устрашившись, сместились воды и твердь, заколыхались материковые платформы. Там было принято решение о расчленении Союза, о разрушении мирового социализма. Состоялся невиданный, не снившийся ни Сталину, ни Гитлеру, ни Наполеону, послеялтинский передел мира. Рассекался Советский Союз. Его куски передавались под контроль Америке, Японии, Германии. Там, на Мальте, у него тоже была своя маска! Трусливая, безумная улыбка, бегающие, блудливые глаза мирового преступника, скользящего по драгоценным паркетам чужих дворцов. С Мальты началась новая геополитика мира. Теперь мы с вами, на фоне величественного Кремля, живем в несуществующем государстве. Вопрос дней, часов, может быть, минут, когда это откроется, и мы обнаружим, что у нас нет страны! — Белосельцев был страстен, резок. Своей страстью и агрессивностью старался вызвать Партийца на откровение. Желал серьезной дискуссии. Желал появлении молодых интеллектуалов, впрыскивающих в утомленную партию адреналин. Возвращающих ей стратегический замысел, радеющих за эзотерическую революцию «Ливанского кедра».
— Недавно я с ним разговаривал, — задумчиво произнес Партиец, слушая не Белосельцева, а кого-то другого, невидимого. — Предупреждал о возможной катастрофе, о близком взрыве. Он сказал: «Надо набраться терпения и мужества. Общество, как взбесившийся табун, летящий к пропасти. Надо успеть перед краем его развернуть».
— Вы загипнотизированы им! Партийное верноподданничество, пирамидальная структура партии отдают вас в руки Генсека. Он умышленно убивает вас, а вы ищете его взгляда! Так хозяин убивает овчарку, а она ползет по снегу и лижет ему руки!
Опять зазвонил телефон, бело-желтый, как из слонового бивня, с платиновым гербом на циферблате.
— О, какие люди, какие кадры! — лицо Партийца осветилось радушием. Видно, тот, кто звонил, был ему действительно близок. — Слышал, вы собираете в кулак всю индустрию Урала, Сибири! И Казахстана в придачу! С вами надо дружить, а то перекроете газопровод, как станем в Москве кофе заваривать?.. Очень надо повидаться... Немедленно... Вылетайте спецрейсом!..
Белосельцев гадал, кем мог быть невидимый человек, чье лицо туманилось в циферблате. Кто он такой, Технократ, связанный с заговором, летящий в Москву из Сибири на тайную встречу с Партийцем.
— Жду, очень жду! — трубка мягко чмокнула, улеглась в костяное ложе. — Простите, нас перебили... — Партиец повернулся к Белосельцеву. — Так вы полагаете, партия не чувствует трагедии? Нет, это не так. Партия прозрела и готова себя защитить. Убежден, очень скоро она вмешается в кризис. Народу уже ясно, что без партии невозможно управлять государством.
— Вы что же, снова возьмете власть? — Белосельцев провоцировал, ожидая намека на партийный реванш, на «час Икс». — Но у партии давно нет политики! Общество, сконструированное когда-то вождями, предполагало постоянное видоизменение, наличие теоретиков, владеющих колоссальными знаниями. Эти знания давно потеряны, теоретики давно расстреляны, а стратеги стали просто хозяйственниками, рассматривающими страну как большой завод. Вы возьмете власть в разрушенном государстве, и что? Снова станете судить за колоски? Строем гнать на работу? Где политическая теория? Боюсь, вам не справиться с властью!
Белосельцев понимал, что дерзок, что властный хозяин с трудом терпит его откровения, а он непомерно злоупотребляет любезностью. Ведь главным, за чем он явился, была не проповедь, не назидание, а разведка. Однако мука непрерывных раздумий, еженощных бессонниц и страхов была столь велика, что здесь, в кабинете, перед зеркальным окном, где в туманном солнце, волшебный, не касаясь земли, парил Кремль, он вдруг почувствовал завершение огромного времени, страшную пустоту, куда влетела его собственная жизнь и жизнь множества обитающих на планете людей. Словно неведомая жуткая комета с мохнатой раскаленной головой промчалась над Землей, захватила в свою гравитацию жизнь нескольких поколений, провела по ним огненной жестокой метлой, пропустила сквозь оствающий хвост, мерцающую пыльцу, осколки льда и космического снега и канула. Загадочная, непонятая миром идея о Вселенском Рае посетила ненадолго Землю и покинула, оставив бесчисленные кладбища, бессмысленные заводы, незавершенные стройки, растерянный народ. Вот только Кремль все так же прекрасен!..