Он стоял, глядя на электронные часы. Интервалы между поездами составляли три минуты сорок две секунды. Затем интервалы стали увеличиваться, достигая пяти минут и двенадцати секунд. Следующая пауза между электричками составила девять минут. А потом поезда прекратились вовсе. На перроне скапливалось все больше и больше узников, ожидавших своего последнего рейса. Но поезда не было. И появилась слабая надежда, что они попали в список Шиндлера или их судьбой занялся сам Валленберг.
Белосельцев устал ждать, ему захотелось уйти. Но вдруг в чернильной глубине туннеля что-то забрезжило. Раздался нарастающий гул, переходящий в свистящий оглушительный вой. Из туннеля, со страшной скоростью, похожий на выпущенный снаряд, вылетел гриб, жидкий, как огромная студенистая капля, в складках, в разлетающихся от скорости плевках. С жутким ревом пронесся мимо перрона, не останавливаясь, исчезая в противоположном полукружье туннеля. В воздухе остался пахучий туман от множества мельчайших брызг. На губах появился кисло-сладкий вкус, какой бывает при употреблении грибного настоя.
Белосельцев не успел ничего предпринять. Не успел разглядеть странное изображение на передней полусфере гриба, какое помещают на головной части паровозов. Хотел было проследовать в туннель по узкому, уводящему вглубь уступу. Но там, где исчезла жуткая капля, опять забрезжило. Послышался налетающий вой. В свисте, реве, выталкиваемый из туннеля чудовищным поршнем, вылетел гриб, Его лобовая часть была смята встречным ветром. На ней, среди липких морщин и складок, дрожало, корчилось изображение Ельцина, открывался его ревущий перекошенный рот, выпадала из толстых губ желтая пена. Гриб промчался как бред. Было тихо. Пахло формалином и еловыми досками, словно в морге.
Вскоре движение поездов восстановилось. Деликатный голос по-немецки произнес: «Гнедиге Херрен, нексте стацион — Майданек». Множество обнаженных, послушных тел устремилось в открытые двери.
Белосельцев дождался, когда поезд ушел, и шмыгнул в глубину туннеля.
Вначале он шел вдоль кабельных линий и отточенных рельсин, обнаруживая при свете ламп следы промчавшегося гриба — клейкие отпечатки на стенах, мутные лужицы на бетонных шпалах, постоянно ощущая запах муравьиного спирта и мертвой плоти. Достиг боковой штольни, куда не сворачивали рельсы и не доходил свет ламп. Полукруглый, небольших размеров зев был в вязких нашлепках, в длинных липких висюльках. Видимо, гриб, протискиваясь в узкий лаз, сточил часть своей массы о бетонные кромки. Белосельцев продвигался в абсолютной тьме, ориентируясь только по запаху, который хоть и вызывал в нем легкое поташнивание, но одновременно вселял уверенность, что он не сбился с пути. Это продвижение в подземелье напоминало ему афганский поход, когда с подразделением спецназа он спускался в подземные туннели — киризы, вырытые в склонах горы, по которым стекала горная вода, скапливаясь для полива в глубоких прохладных колодцах. Летучие отряды моджахедов прятались в киризы, незаметно перемещались под землей, выходили в тыл войскам. Спецназ забрасывал колодцы гранатами, выливал в них горящую солярку, преследовал врага под землей, сталкиваясь с ним в скоротечных огненных стычках. Белосельцев вспомнил, как стоял по колено в холодной текущей воде, а мимо текли языки жидкого пламени и плыла складчатая шапочка моджахеда.
Впереди посветлело, послышались голоса, какие-то стуки и звяканья. Он вдруг оказался среди подвешенных светильников, молчаливых старательных людей в сапогах и фартуках, вооруженных небольшими совками и кисточками. Они орудовали своими инструментами, соскабливая землю и сметая прах с большого странного диска из неизвестного светлого металла, с ребрами жесткости в виде спирали. Края диска были еще спрятаны и погребены в стенах штольни. Но центральная часть с прозрачной кабиной и загадочными, похожими на мумифицированных зайцев существами была уже открыта. Над ней-то и трудились археологи, открывшие в самых древних, глубинных слоях Москвы, где еще попадались каменные топоры и бронзовые зеленые бляшки, этот диковинный межпланетный звездолет с экипажем, потерпевшим крушение при посадке на Землю. Дивясь этой находке, гадая, что еще может храниться под Кремлем и Манежем, Белосельцев деликатно спросил археологов:
— Прошу меня извинить... Не будете ли вы столь любезны ответить, здесь, случайно, не появлялся гриб?
Археолог посмотрел на него сквозь очки и ответил:
— Нет, Генрих Боровик здесь не появлялся. Это точно, поверьте, — и продолжил стряхивать пыль с окаменевшей мордочки гуманоида.
Двинувшись дальше, Белосельцев достиг места, где штольня расширялась, превращаясь в небольшую уютно убранную залу, и где проходила тайная встреча Патриарха и Папы Римского, посвященная объединению церквей. Понтифик в белой сутане и лиловой шапочке целовал в седую бороду убранного в золото и серебро Патриарха, сетуя на малочисленность католических приходов в Советском Союзе. Патриарх обещал исправить историческую несправедливость, в случае если Рим передаст православию собор Святого Петра.
Белосельцев, плохо понимавший латынь, на которой велась беседа, спросил стоящего при входе монаха Троице-Сергиевой лавры:
— Отче, прошу меня извинить, вы здесь не видали гриба?
— Да вон они пошли, свинушки! Тьфу! — сплюнул православный монах вслед стайке капуцинов, торопливо проходивших мимо.
Штольня вела все дальше, и Белосельцев, неплохо ориентируясь на глубине, предположил, что находится где-то в районе Новодевичьего кладбища, усеявшего своими именитыми могилами и памятниками земной свод над его головой. Он не ошибся, ибо навстречу ему, воровато озираясь, протопали двое, тряся в носилках чей-то полуистлевший прах.
Белосельцев и прежде слышал, что Новодевичье кладбище постепенно разворовывается. Похитители знаменитых останков подкапывают могилы снизу и осторожно, чтобы не провалились памятники, изымают прах, подпирая землю особыми крепями. Было известно также, что несколько крепей не выдержало, грунт осел, и кладбищенское начальство не досчиталось останков челюскинцев и Фурцевой, о чем было напрочь запрещено писать в газетах.
― Простите, — Белосельцев догнал гробокопателей. — Вы случайно здесь не видали гриба?
Один из расхитителей повернул к Белосельцеву философическое, со следами застарелого пьянства лицо и иронично заметил:
― Друг, разве тебе не известно, что Грибоедов похоронен в Тбилиси. Под него подкоп вести, значит гору долбить. Себе дороже.
— А это кто ж? — огорченно спросил Белосельцев, глядя на кости, торчащие из истлевшей одежды.
— Ослеп, что ли? Никита Хрущев. Вывозим по заказу частного лица, с последующей переправкой в Америку, — они утопали, оставив Белосельцева в глубоком раздумье.
Он брел по подземному коридору, принюхиваясь, потеряв след гриба. Более сильные запахи, — чайных роз, жидкого ракетного топлива, разгоряченных женских подмышек напрочь забили тонкие ароматы гриба. Понурый, потеряв надежду на встречу, он уже собирался выбираться наружу, подыскивая подходящий канализационный люк, как вдруг со спины, страшным ураганом, гриб налетел на него. Облепил со всех сторон. Погрузил в свою студенистую, трепетную глубину. Стал обволакивать, выделяя едкую жижу. Переваривал его, как переваривает пойманную рыбу гигантская медуза. Желеобразное, зловонное вещество набивалось ему в ноздри, лезло в рот, липко текло в легкие, проталкивалось в желудок. Он весь был в клею, в мыле, в мерзком пудинге. Погибал. В его меркнущем сознании на прощание, как последняя издевка торжествующего противника, возник образ Бурбулиса. Идиотически счастливый, с хохочущими глазами в маленькой костяной голове, сладострастно оскалившись, он поднимал тонкий загнутый палец, силясь произнести одну из своих витиеватых бессмысленных фраз.