И конечно, работа не была завершена — не по причине утопичности проекта, а потому, что я сам себе не враг. Под этим я разумею не только то, что, добейся я успеха, все мы в конце концов остались бы не у дел. Я хочу сказать, что предприятие было обречено на провал в силу его нереализуемости, и объясняется это природой человеческого языка, в котором значение постоянно переходит от одного означающего к другому и никогда не может быть реально зафиксировано.
Понять высказывание значит декодировать его. Язык — это код . Но каждое декодирование — это тоже кодирование. Когда вы мне что-то говорите, я проверяю, правильно ли я вас понял, перефразируя ваше высказывание своими словами, то есть словами, отличными от тех, которые употребили вы, ибо, если я в точности повторю ваши слова, вы станете сомневаться, что я вас правильно понял. Если же я использую свои собственные слова, из этого следует, что я изменил смысл вашего высказывания, пусть и незначительно. Но даже если я, покривив душой, слово в слово повторю ваше высказывание, чтобы просигнализировать, будто я вас понял, никто не может дать гарантию, что в моей голове будет воспроизведен точный смысл вашего высказывания, потому что в него я привношу собственный опыт использования языка, свое знание литературы, а также экстралингвистические коннотации употребленных слов, так что для меня они будут иметь иное значение, чем то, которое имеют для вас. А если вам показалось, что я неправильно вас понял, вы не станете повторять свое высказывание, используя те же самые слова, но постараетесь объяснить его иными словами, отличными от тех, которые вы употребили в первоначальном высказывании. Но тогда это будет уже другое высказывание, не то, с которого вы начали. И если на то пошло, то и сами вы уже будете не тем, кем вы были, когда произносили первоначальное высказывание. С тех пор как вы открыли рот, прошло некоторое время, молекулы вашего тела изменились, то, что вы хотели сказать, заменилось вашим реальным высказыванием, и все это уже стало историей, которую к тому же вы теперь толком и не помните. Общение можно уподобить игре в теннис пластилиновым мячиком, который, пролетая через сетку, всякий раз меняет форму.
Чтение, конечно, процесс отличный от устной коммуникации. Оно более пассивно в том смысле, что вы не можете с текстом взаимодействовать, не можете влиять на его развитие посредством замены слов на ваши собственные, поскольку тут слова суть некая данность. Но именно этот факт, как мне представляется, и побуждает нас к истолкованию текста. И в самом деле: если слова зафиксированы раз и навсегда, на каждой конкретной странице, то, может быть, точно так же зафиксирован их смысл? Однако это не так, поскольку та же самая аксиома, гласящая, что каждое декодирование — это тоже кодирование, применима к литературному анализу в еще большей степени, чем к обычному устному дискурсу. В обычном устном дискурсе бесконечная цепочка перекодирований может быть прервана действием. Например, если я говорю: «Дверь открылась», а вы отвечаете: «Вы хотите, чтобы я закрыл ее?», а я говорю: «Да, пожалуйста», и вы ее закрываете, то Мы довольствуемся тем, что на каком-то уровне мы друг друга поняли. Но если в тексте художественного произведения мы читаем «Дверь открылась», я не могу спросить у текста, что именно он имел в виду, я могу лишь предаваться размышлениям о том, каково значение свершившегося факта: открылась ли дверь под воздействием какой-то силы, ведет ли дверь к раскрытию какой-то тайны, к какой-то цели и так далее. Аналогия с теннисом к чтению неприменима, это не есть двусторонний процесс, но бесконечное, мучительное провоцирование, это заигрывание, не ведущее к любовному акту, а если последний и происходит, то в одиночестве и может быть уподоблен мастурбации. (При этом слове слушатели заерзали на стульях.) Читатель играет в теннис сам с собой, а текст играет с читателем, подыгрывает его любопытству, разжигает его желание: так стриптизерка стремится раздразнить любопытство публики и хорошенько разогреть ее.
— Возможно, кто-то из вас знает, что я живу в городе, известном своими барами и ночными клубами со стриптизершами. И, как мне говорили, — сам-то я по таким заведениям не хожу, — как мне говорили люди знающие, например устроитель нашей конференции, мой старый друг Филипп Лоу, завсегдатай этих клубов (тут иные слушатели, оскалив зубы, обернулись на Филиппа Лоу, а он покраснел до корней серебристых волос), девушки сбрасывают одежды прямо на глазах у посетителей еще до начала танца. Но это отнюдь не стриптиз, а скорее женская раздевалка или танцевальный эквивалент интерпретационного заблуждения относительно раскрываемости смысла, согласно которому, срывая с художественного текста его риторические одежды, мы якобы обнаруживаем под ними голые, лежащие в его основе факты. Более действенную метафору процесса чтения текста нам предлагает классическая традиция стриптиза, восходящая к танцу Саломеи с семью покрывалами и более ранним мифам, которая продолжает жить в девальвированных формах в притонах вашего Сохо. Танцовщица дразнит публику, а текст — читателя, обещая ему полное откровение, которое, впрочем, откладывается до бесконечности. Покрывало за покрывалом, одежда за одеждой постепенно сбрасываются, но возбуждает отнюдь не процесс раздевания, но его отсрочивание, поскольку, как только тайное становится явным, интерес к нему пропадает и мы жаждем новой тайны. Увидев на девушке нижнее белье, мы хотим видеть ее тело, увидев ее груди, мы желаем видеть ягодицы, увидев ягодицы, желаем лицезреть лобок — на этом танец заканчивается, но удовлетворено ли наше любопытство, исполнено ли наше желание? Конечно нет. Вне поля зрения остается влагалище, скрытое в теле девушки под лобковыми волосами, но даже если она раздвинет перед нами ноги (в этот момент несколько участниц конференции, хлопнув дверью, покинули аудиторию), мы по-прежнему не получим удовлетворения, которое обещает нам стриптиз. Заглянув во влагалище, мы обнаружим, что в созерцании прекрасного оказались по ту сторону удовольствия. Вглядываясь в матку, мы возвращаемся к тайне нашего собственного рождения. Таков и процесс чтения. Попытки проникнуть в сердцевину текста, раз и навсегда овладеть его смыслом — тщетны, поскольку там мы обнаружим лишь самих себя, а не творение искусства. Фрейд заметил, что неукротимая жажда чтения, — а я полагаю, что большинство присутствующих заядлые книгочеи, — это замещенное желание видеть материнские гениталии (тут один молодой человек в аудитории потерял сознание и был вынесен на свежий воздух), но главная моя идея, с которой может не согласиться Зигмунд Фрейд, самым непосредственным образом связана с понятием замещения. Читать — значит целиком и полностью отдать себя во власть бесконечного процесса замещения нашего любопытства и нашего желания, переходя от одного предложения к другому, из одного сюжета в другой, с одного повествовательного уровня на другой. Текст перед нами разоблачается, но не позволяет завладеть собой, и вместо желания обладать им мы должны получать удовольствие от того, что он нас дразнит.
Далее Моррис Цапп подкрепил свои идеи примерами из классической английской и американской литературы. Когда он закончил, слушатели наградили его жидкими хлопками.
— Приступаем к обсуждению доклада, — объявил Руперт Сатклиф, с опаской оглядывая публику поверх очков. — Есть желающие высказаться?