Book.

Брайан Эверторп вскидывает камеру на плечо и на­правляет объектив через дорогу. Ловит в видоискателе фигуры мужчины и женщины и приближает изобра­жение.

— Да, — соглашается он. — Знакомое лицо. И у деви­цы рядом с ним тоже. В самолете она была в спортив­ном костюме.

— Ах да, я помню. Но, кажется, они летели порознь.

— Ну а теперь они вместе, — констатирует Брайан Эверторп. Он нажимает кнопку записи, и мотор жужжит.

— Зачем ты их снимаешь? Что они делают?

— Пожимают руки.

— И все?

— Никогда не знаешь, — говорит Брайан Эвер­торп. — Может, они передают наркотики, — полушутя предполагает он. Брайан Эверторп живет в надежде, что окажется со своей камерой на месте преступле­ния либо другой какой публичной драмы — скажем, ограбления банка, или пожара, или прыжка само­убийцы с моста. Он видел такие сюжеты по телевизо­ру — смазанные, дергающиеся, но гипнотически заво­раживающие и снабженные титром «любительская видеосъемка». — В конце концов, что он делает со сво­им стариком на Гавайях? Не будешь же ты утверждать, что они вместе отдыхают. Может, они принадлежат к мафии.

Берил недоверчиво фыркает. Автобус наконец про­должает движение, и бородатый мужчина с девушкой скрываются из виду.

— Кстати, забыла сказать тебе, глядя на них, сообра­зила — помнишь ту пару из самолета, которая летела в свадебное путешествие? — спрашивает Берил.

— Яппи [33] и Снежная королева?

— Я сегодня видела их на пляже, пока ты снимал де­вушек.

— Каких девушек?

— Ты прекрасно знаешь каких. Она поздоровалась. А у него, должна сказать, вид был не очень-то радост­ный.

— Вероятно, отморозил член.

— Ш-ш-ш!

— Кстати, — вкрадчиво произносит Брайан Эвер­торп, проводя ладонью по бедру Берил, — не заняться ли нам вплотную этим вторым медовым месяцем уже сегодня ночью.

— Идет, — соглашается Берил. — Только если ты не собираешься это снимать.

Вернувшись в квартиру Урсулы, Бернард открыл фран­цузские окна, чтобы проветрить гостиную, и вышел на балкон. Душистый ночной воздух ласкал его лицо; пальмы качались на ветру, шурша своими юбками, как исполнительницы хулы; в сопровождении яркой звез­дочки, плыл по небу месяц. Бернард пробежал взглядом по соседнему зданию, надеясь и страшась увидеть таин­ственную пару прошлой ночи. Ему было видно, что де­лается в нескольких других комнатах, где горел свет и были подняты жалюзи. В первой толстая женщина в од­ном белье пылесосила ковер. В другой — мужчина ел с подноса у себя на коленях, неотрывно глядя, наверное, в телевизор, вне поля зрения Бернарда. В третьей — женщина в банном халате сушила волосы, мотая ими из стороны в сторону под раструбом фена, как лошадь хвостом. Ее блестящая черная шевелюра напомнила ему волосы Иоланды Миллер. Однако вчерашней па­рочки видно не было, Бернард даже не смог бы с точно­стью сказать, который из балконов — их.

В комнате зазвонил телефон, и Бернард вздрогнул. Пока он шел туда, в голову ему пришла причудливая мысль, что звонит кто-то из этой парочки, что они на­блюдали за ним из-за штор из здания напротив. Он снимет трубку, и насмешливый голос скажет, растяги­вая слова... Что скажет? Да и вообще, откуда они могут знать его номер? Он тряхнул головой, словно очищая ее от всей этой чепухи, и снял трубку. Звонила Тесса.

— Ты обещал сообщить, как вы долетели, — обвиня­ющим тоном сказала она.

— Это сложно из-за разницы во времени, — объяс­нил он. — Я не хотел будить вас среди ночи.

— Как папа? Он оправился?

— Оправился?

— От перелета.

- О! Да, думаю, да.

— Могу я с ним поговорить?

— Боюсь, нет.

— Почему?

Бернард помолчал, соображая.

— Папа в постели, — сказал он наконец.

— Почему? Сколько времени?

— Десять тридцать вечера.

— Ну ладно, тогда не беспокой его. Как Урсула? Она была рада видеть папу?

— Она его еще не видела. Сегодня я ездил один. Ур­сулу перевезли из больницы в довольно неприглядное место, которое называется дом-пансион. — Он прост­ранно поведал о неприглядности домов-пансионов и финансовых затруднениях Урсулы, ограничивающих ее свободу выбора в этом вопросе.

Тесса явно расстроилась.

— Ты хочешь сказать, что Урсула бедна? — спроси­ла она наконец.

— Ну, не совсем бедна. Но отнюдь не богата. И бе­зусловно, не может позволить себе надолго поселить­ся в роскошном частном интернате. Все дело в том, на какой срок он ей понадобится. Это весьма деликатный вопрос для обсуждения с ней.

— Должна сказать, — сердито заявила Тесса, — что, на мой взгляд, Урсула нарисовала нам очень обманчи­вую картину своего образа жизни.

— А тебе не кажется, что мы сами нарисовали ее, преследуя собственные цели?

— Некогда мне тут пререкаться с тобой по поводу всех этих тонкостей, Бернард, — отрезала Тесса. — Этот разговор стоит целое состояние. — Она дала от­бой, приказав напоследок позвонить ей, «когда будет возможность поговорить с папой».

Бернард смотрел на трубку в руке, как на дымящее­ся ружье, пораженный собственным двуличием. Он со­вершенно забыл о своем обещании позвонить Тессе, и хотя мысль о том, каким образом сообщить ей о несча­стном случае с отцом, весь день черной тучей маячила на границе его сознания, он был слишком поглощен другими неотложными делами, чтобы подумать об этом как следует. И когда такая возможность предста­вилась, он увильнул. Он солгал Тессе или — прибегая к своего рода казуистике — если и не солгал, то, уж во всяком случае, не сказал ей правды.

Бернард ощутил неодолимый порыв немедленно перезвонить Тессе и во всем сознаться. Он даже поднял трубку и до половины набрал длинный ряд цифр, преж­де чем вернуть трубку на рычаг. Затем встал и заходил по квартире. Разумеется, Тесса все равно рано или позд­но узнает о несчастье с отцом. С другой стороны, она ничего не может с этим поделать, тогда почему бы не подождать, пока отец пойдет на поправку? Казалось бы, безупречная логика, но у Бернарда остался осадок вины, в добавление к той, что уже у него накопилась.

Чтобы отвлечься, он уселся на стул с прямой спин­кой за письменный стол Урсулы и поискал, как она про­сила, выписки по банковским счетам и папку с акциями. Документы Бернард нашел без труда; но, просматривая ящики, он наткнулся на тетрадь или журнал для записей, неиспользованный, девстве! то чистый, в плотной кар­тонной обложке, обтянутой темно-синей тканью. Легко открывшись, пустые разлинованные страницы соблаз­нительно распластались перед ним. На ощупь они были гладкие и шелковистые. В такой тетради, подумал Бер­нард, можно вести дневник. Или исповедоваться.