Филип Ларкин знал все о таком отчаянии. Я только что прочитал «Мистера Блини»:
Но если ветер без пощады гнал
По небу облака над ним, а он лежал
На смятых простынях и, домом их считая,
Смеялся и от страха весь дрожал,
Что суть свою мы жизнью раскрываем
И что, к ее исходу щеголяя
Одним лишь фобом, взятым напрокат, -
На что ему рассчитывать, не знаю.
Здесь есть все: «Дрожал… страх…».
На мысль о Ларкине меня навела сегодняшняя газета, где я прочитал, что в его биографии, написанной Эндрю Моушеном, которая сейчас готовится к печати, он предстает в еще худшем свете, чем в недавней публикации его писем. «Писем» я не читал и не собираюсь. И новую биографию читать не собираюсь. Ларкин мой любимый современный поэт (практически единственный, которого я, честно говоря, понимаю), и мне совершенно неинтересно знать, как его мешают с грязью. Кажется, он имел обыкновение заканчивать телефонные разговоры с Кингсли Эмисом, посылая ОКСФАМ к такой-то матери. Я согласен, что есть вещи и похуже, чем материть ОКСФАМ, например, на деле пакостить этой организации, как те вооруженные бандиты, что крадут помощь, предназначенную для голодающих женщин и детей, но все же почему ему хотелось произносить такие нелепые слова? Я достал свою благотворительную чековую книжку и послал ОКСФАМу 50 фунтов. Я сделал это за Филипа Ларкина. Морин тоже собирала индульгенции и переводила их на своего умершего дедушку. Однажды она все мне объяснила про чистилище и временное наказание - в жизни не слышал большей чепухи. Морин Каванаг. Интересно, что с ней стало. Интересно, где она сейчас.
Среда, 3 марта, поздно. Сегодня вечером я познакомился с незаконным обитателем нашего крыльца. Вот как это произошло.
Мы с Эми отправились в Национальный театр посмотреть «Инспектор пришел». Блистательная постановка в потрясающих сюрреалистических декорациях, играется без антракта, словно смотришь сон. До этого я не слишком высоко ценил Пристли, но сегодня он показался мне так же хорош, как старик Софокл. Даже Эми увлеклась - впервые она не пыталась за ужином подбирать для пьесы других актеров. Мы поужинали в «Овации», заказав одни закуски - они всегда лучше основных блюд. Эми взяла две, а я - три. И выпили бутылочку «сансерра». Нам надо было многое обсудить помимо пьесы: мои проблемы с «Хартлендом» и последний конфликт Эми с Зельдой. Эми нашла при стирке в кармане школьной блузки Зельды таблетку, и теперь боится, что это либо «экстази», либо противозачаточное. Неизвестно, что хуже, но она не посмела спросить об этом девочку, боясь обвинений в слежке. Из своей огромной, раздутой торбы она выудила конверт-авиа с запечатанной в нем таблеткой и вытряхнула ее на мою пирожковую тарелку для освидетельствования. Я сказал, что она похожа на «холодок», и предложил пососать, чтобы убедиться. Положил ее в рот и понял, что прав. Сначала Эми вздохнула с огромным облегчением. Потом, нахмурясь, сказала:
- А чего это она волнуется из-за плохого запаха изо рта? С мальчиками целуется?
- А ты не целовалась в ее возрасте? - спросил я. На что она ответила:
- Да, но не засовывая языки друг другу в глотку, как делают сейчас.
- Мы тоже так делали, - признался я, - это называлось французским поцелуем.
- Между прочим, теперь через это можно подхватить СПИД, - заявила Эми. Я возразил, что вряд ли, хотя точно не знаю.
Потом я поведал ей про четырнадцатый пункт. Она сказала, что это возмутительно, и посоветовала уволить Джейка и оспорить контракт в Писательской гильдии. Я сказал, что смена агента проблемы не решит и что адвокат Джейка уже проверил контракт и он неуязвим. «Merde», - отозвалась Эми. Мы обсудили разные идеи удаления Присциллы из сериала, которые становились все более и более игривыми по мере того, как уровень вина в бутылке падал: Присциллу востребовал ее бывший муж, которого она считала умершим и о котором она не сказала Эдварду, когда выходила за него; Присцилла сделала операцию по перемене пола; Присциллу похитили космические пришельцы… Я по-прежнему считаю, что наилучший выход для Присциллы - умереть в последней серии нынешнего блока, но Эми нисколько не удивилась, что Олли и Хэл это забраковали.
- Только не смерть, дорогой, все что угодно, но только не смерть.
Я назвал ее реакцию слишком бурной.
- О боже, ты говоришь совсем как Карл, - сказала Эми.
Эта реплика приоткрыла завесу тайны над тем, что происходит между Эми и ее психоаналитиком. Обычно она скрытничает насчет их отношений. Я знаю только, что по рабочим дням ровно в девять утра она приезжает в его офис, он выходит в приемную и здоровается, она первой входит в кабинет и ложится на кушетку, он садится рядом, и Эми говорит на протяжении пятидесяти минут. Здесь не нужно готовить тему заранее, лежишь и распространяешься обо всем, что взбредет на ум. Я как-то спросил Эми, что происходит, если ничего стоящего в голову не приходит, и она ответила, что тогда молчишь. Теоретически она может промолчать все пятьдесят минут, и Карл все равно получит свой гонорар; но с Эми, насколько я ее знаю, такое вряд ли случится.
Из театра мы вышли около одиннадцати. Я посадил Эми в такси и пошел домой пешком, чтобы размять любимое колено. Роланд говорит, что я должен каждый день гулять хотя бы полчаса. Люблю пройтись по мосту Ватерлоо, особенно ночью, когда все подсвечено: Биг-Бен и здание Парламента на западе, купол собора Св. Павла и острые, как спицы, шпили других церквей Рена на востоке, мне нравится красный огонек на самом верху административной высотки Кэнэри-Уорф, подмигивающий на горизонте. С моста Ватерлоо Лондон по-прежнему кажется великим городом. Разочарование наступает, когда вы сворачиваете на Стрэнд и обнаруживаете, что у дверей всех магазинов расположились жильцы, закутанные в пледы, как мумии в музее.
Я как-то не подумал, что и мой приятель окажется на месте, возможно, я забыл о его существовании, потому что видел его только пару раз, да и то на экране монитора далеко за полночь. Он сидел у стены при входе, по пояс в спальном мешке, и курил самокрутку. Я сказал:
- Давайте идите отсюда, здесь нельзя спать.
Он посмотрел на меня, отбросив назад длинную прядь жидких рыжих волос. На вид я бы дал ему лет семнадцать. Точно не скажу. На подбородке у него пробивалась рыжеватая щетина.
- Я не спал, - возразил он.
- Я видел, как вы спали здесь раньше, - сказал я. - Идите отсюда.
- Почему? - спросил он. - Я ничего плохого не делаю. - Он подтянул внутри мешка колени, словно давая мне возможность пройти.
- Это частное владение, - заметил я.
- Частная собственность - это воровство, - заявил он с хитрой усмешечкой, словно испытывая меня.
- Ну-ну, - проговорил я, скрывая под сарказмом удивление, - бродячий марксист. Дальше что?
- Это не Маркс сказал, - объяснил парень. - Пруд, а не он. - Во всяком случае, мне так послышалось.