Отдел нравственности, будь он неладен. На бумаге не существует, а де-факто — вот он, в лице старшего оперуполномоченного. Мало того что его взору предстали и проститутка, и сутенер. В этом событии он усматривал еще и половое насилие.
Подлиза с похмелья схватился было за ТТ, вчера купленный у армян, и это стало последней каплей. В дежурке выяснилось, что клиент находится в федеральном розыске. Через три минуты после прихода на работу опер нежданно-негаданно получил в руки одно раскрытое преступление, а Земцов овладел телом Подлизы. Все произошло настолько быстро, что ни Земцов, ни даже сам Грошев не понимали, что случилось.
В УБОПе Подлизе задали один-единственный вопрос:
— Где Локомотив?
Сказать, что его били до полусмерти, было нельзя, но и утверждать, что дело обошлось совсем без этого, тоже не стоит. Сперва Грошев сказал все, что знал, но оперов из антимафиозного ведомства это не устраивало. Тогда Вова изложил то, о чем мог догадываться на данный момент. С ним разговаривали еще, и он поведал те тайны, о которых мог бы узнать в будущем. Но операм и этого показалось мало.
Через шесть часов непрерывной беседы Подлиза наконец-то выдал на-гора все от начала до конца и оказался в руках транспортной прокуратуры. История повторилось. Пришлось снова рассказывать. Особенно ту часть, которая вспомнилась после недавних шести часов, проведенных в УБОП.
Около четырех часов дня адвокат Яновский зашел в здание суда Центрального района. Через сорок минут он покинул его, вынося в своем портфеле постановление об освобождении из-под стражи заместителя транспортного прокурора Александра Ивановича Пермякова.
Сашка вышел из ворот тюрьмы, ежась под солнечными лучами. Он медленно подошел к знакомой машине, дрожащей рукой открыл дверь и сел внутрь. Там его ждали Копаев и Пащенко.
— Что с тобой? — спросил Пермяков, разглядывая Антона, который прижимал ладонь к боку и был бледен.
— Так, ерунда. С Локомотивом сцепились.
— Резаная рана у него там, — объяснил Пащенко. — Садись, Пермяков, поехали.
Когда водка почти закончилась, а на закат над Исетью уже больно было смотреть, он не выдержал. После месяца нахождения в камере Сашка исхудал не только телом, но и душой. Напряжение, коим он был заряжен в тюрьме, стало покидать его только через несколько часов нахождения на воле. Истерик не было, он был слишком силен и не позволял себе срывов. Появились усталость и дурман, но причиной тому было не спиртное. Под переглядки Копаева с Пащенко он смотрел через стакан с остатками водки на красное солнце, бормотал что-то и морщился как одержимый.
— Саня, может, домой? — спросил Антон. — Обо всем перетолковали, выспишься, да завтра и продолжим, а?
Тот упрямо качнул головой, и наступило молчание. После четырех недель заключения Пермяков имел право на решающий голос. Антону даже не пришло в голову настаивать. Ситуация заходила в тупик, но должна была закончиться, как ей и положено, хорошим настроением.
Инициатором этого выступил сам Пермяков.
— Знаете, что оказалось там самым простым? — спросил Сашка.
— С Кормухиным разговаривать, — предположил Пащенко.
— Нет. — Сашка улыбнулся и снова покачал головой. — С Сорокой. Две недели в одной камере с отморозком — это причал для души, ищущей отдохновения.
Антон думал, что пребывание в одной камере с Ферапонтовым-Сорокой станет для Пермякова тяжелым испытанием. Оказалось, что самыми невыносимыми для заместителя прокурора стали встречи с коллегой по фамилии Кормухин.
— Очень трудно, просто невозможно разговаривать с тем человеком, который смотрит тебе в глаза и уверен в том, что ты предатель.
— Забудь, — посоветовал Пащенко. — Мы знаем, что ты не вымогал этот чертов дом.
— Спасибо, что вы верили мне, ребята, — устало выдавил Пермяков. — Но я вымогал этот чертов дом.
Темнота обрушилась на берег так стремительно, что Сашка различался в ней уже с трудом.
— Что ты сказал?.. — не поверил своим ушам Копаев.
Пермяков был чуть пьян. Его прежнее местонахождение давало возможность делать сезонные скидки на цену заявления. Антон с прокурором еще не понимали, что вечер стремительно превращался в ночь.
— Саня, повтори, что ты сказал, — опять тихо попросил Копаев. — Я, кажется, ослышался.
— Ты не ослышался, да и Вадик тоже. Я ухожу из следственного комитета.
— Я ничего не понимаю, — выдохнул Пащенко. — Ты пьян, Сашка. Поехали домой, тебя сестра заждалась!
Вместо ответа Пермяков откинулся на подставленный локоть и стал осматриваться в поисках спиртного. Он хотел не буженины или сыра. Такими движениями мужик может искать только водку.
— У меня есть еще одна бутылка в багажнике, — сообщил Вадим Антону.
— Так принеси.
Пермяков неуверенной рукой наполнил пластиковый стакан, медленно выпил жгучую жидкость, с хрустом сжал посудинку и отбросил ее в сторону.
— Я вымогал тот чертов дом. Делал это сознательно, отдавал себе отчет о последствиях. Кормухин был прав, но не смог это доказать. — Сашка наградил друзей тем цепким взглядом, который бывает только у хорошо выпивших людей, и добавил: — Нашу школу не переборешь, правда? Школа наша!.. Ничего он не смог доказать. Я сломал его. Да и вы помогли, спасибо. А насчет дома не сомневайтесь — вымогал, хотя дело прошлое…
Копаев и Пащенко окаменели. Они сидели и смотрели на то, как их старинный друг виновато морщился.
— Дело прошлое.
— Этого не может быть, — едва слышно выдавил Копаев.
— Еще как может, — твердо заявил Пермяков. — Я так и сказал. Мол, на дом согласен. Выпускаю Кускова, а вы мне — дом в Сочи. Знаешь, Антон, дом этот какой? Крутой, без вопросов. С мансардой, двести девяносто квадратов общей площади. Если его продать, то запросто можно трешку на Охотном Ряду взять.
— Он пьян, — поставил диагноз Пащенко. — Везем его домой. Надоело этот бред слушать!
— Это не бред! — Пермяков внезапно стал трезвым и повысил голос. — Такова истина. Рожин предложил мне дом, и я дал свое согласие! Все. Я не жду понимания.
Темнота опустилась. В этом кругу не было принято повторять шутки.
— А ведь дом теперь твой. Правда, Саня? — профессионально поразмыслив, констатировал Копаев. — Рожин успел на тебя право собственности оформить?
— Успел, — так же нехотя подтвердил Пермяков. — Я ухожу из комитета. Только оправдываться не собираюсь. Не в чем.
— На самом деле? — удивился Пащенко.
— На самом, — подтвердил Александр.
— А то остался бы.
В такую вот историю по-прежнему верилось с трудом, но яд в словах прокурора уже чувствовался.
— Нет, Вадим, не получится. — Пермяков оторвал травинку, сунул ее в зубы. — Меня не Кормухин, а ситуация поломала. Я уже не смогу.