Лестница стремительно уходила у меня из-под ног. Я пыталась крепко держаться за перила, но это не спасло меня, поэтому несколько раз я чуть не падала, но в последний момент умудрялась-таки сохранить вертикальное положение. Тихонько ругаясь на весь свет в целом и на Виталия в частности, я наконец сумела относительно благополучно преодолеть все лестничные марши и оказалась в кромешной темноте. Тут же меня совсем закружило, и для сохранения равновесия пришлось снова крепко схватиться за перила.
Не только Виталия, но и вообще никого не наблюдалось там, где я сейчас находилась. Однако в тот момент меня это нисколько не огорчило, и я решила двинуться навстречу судьбе в надежде отыскать хоть кого-нибудь. Говоря откровенно, в то время мне просто не по силам было взобраться по лестнице обратно наверх, поэтому я со всей рассудительностью, на которую была способна, решила немного побыть там, где оказалась.
А через весьма непродолжительное время выяснилось, что оказалась я не на первом этаже дома, как предполагала вначале, а в подвальном помещении. Очевидно, я несколько перестаралась со спуском, благодаря чему добросовестно прошла всю лестницу. Так или иначе, но искать Виталия в подвале было глупо, и эта справедливая мысль уже совсем оформилась в моем расплывчатом сознании. Вдруг я услышала — или мне это показалось? — как где-то вдалеке тихонько проскрипела дверь.
Я чуть не закричала победное: «Ура!», сообразив, что героический подъем по лестнице в сложном нетранспортабельном состоянии временно отменяется, и засеменила туда, откуда доносились звуки. Судя по всему, я шагала по длинному коридору, подобному тому, который находился на втором этаже. Пахло сыростью, было холодно и довольно противно, однако пьяная настойчивость не позволяла мне свернуть с выбранного пути. Вернее, плюнуть на этот самый путь и вернуться обратно.
Я шла довольно быстро, насколько позволяло мое состояние, и поскольку коридор был не очень широким, а траектория моего движения сильно смахивала на синусоиду, то я попеременно натыкалась то на одну, то на другую стенку. В один из таких моментов стенка вдруг куда-то делась, и я ввалилась в какое-то помещение, не сразу сообразив, что нечаянно толкнула дверь.
Когда первоначальное недоумение понемногу рассеялось, я смогла оглядеться. Оказалась я в комнатке непонятного назначения. Наверное, первоначальный замысел состоял в том, чтобы сделать ее хранилищем запасов — винных или еще каких-либо. Однако впоследствии о комнатке забыли, а погреб решили устроить в другой части подвала, благо площадь позволяла развернуться. В комнатке же сейчас стояла явно ненужная мебель, для которой Сандалов не нашел, очевидно, лучшего применения.
Но, судя по всему, Виктор Георгиевич питал и к этой комнатке, и к этой мебели особые чувства. Помнится, именно такая мысль поначалу возникла в моей бедной голове, потому что через несколько секунд, после того как я ввалилась в этот сумрачный склеп, я увидела своего клиента.
Сандалов лежал на старенькой продавленной кушетке, застеленной драненьким покрывалом, и отчаянно храпел. Его храп сам по себе удивления не вызвал, потому что в сознании моем еще держались воспоминания о том состоянии, в котором Виктор Георгиевич отправлялся отдыхать, поддерживаемый верным Михал Палычем. Вопрос заключался в том, какого черта Сандалов решил уснуть именно здесь. Ответить я, наверное, не смогла бы, даже будучи абсолютно трезвой.
Итак, Виктор Георгиевич спал сном праведника, и я, немного посмотрев на его умиротворенную физиономию светло-красного цвета, освещенную единственной лампочкой под потолком, решила покинуть неуютное место, пробормотав перед этим:
— Хрен поймешь этих «новых русских»! Лучшего места, что ли, найти нельзя было?
Сандалов ответил мне звучным всхрапом, и я, махнув рукой, окончательно собралась уходить. Но сначала по меньшей мере нужно было повернуться, а в условиях минимальной площади, да еще в сильно уставшем виде, подобном моему, совершить поворот на сто восемьдесят градусов было непросто. Я попыталась, но успеха не достигла, а вместо этого потеряла равновесие и свалилась прямо на Сандалова, успев пробормотать вымученное: «Пардон».
Виктор Георгиевич находился сейчас не в том состоянии, чтобы требовать бережного к себе отношения. Он не только не проснулся от моего падения, но даже и не поморщился, лишь перестал храпеть и потянулся с закрытыми глазами, зазвенев железяками.
Надо сказать, я не сразу поняла причину происхождения раздавшихся звуков. Вначале я в немом изумлении уставилась на правую руку Сандалова. Железными наручниками она была пристегнута к сквозной железной трубе, которая пронизывала комнату в вертикальном направлении от пола до потолка и, очевидно, продолжалась на первом этаже. Кушетка находилась рядом с этой трубой, поэтому-то я не сразу заметила, что одна рука Виктора Георгиевича неестественно заведена над головой.
Собственно говоря, я еще не успела подумать о чем-то конкретном, зато, словно по велению волшебной палочки, опьянение мое практически испарилось. Я перепрыгнула через кушетку, подошла к ее изголовью, присела и очень внимательно посмотрела на наручники. Модель самая обыкновенная, милицейская, открывается только индивидуальным ключом.
Интересненько…
И тут я начала кое-что понимать. Сначала мелькнула какая-то абсолютно неясная мысль. Потом она с каждой прошедшей секундой стала обозначаться все более четко, и вот я окончательно осознала, как глупо поступила, явившись в дом Сандалова, прямо в лапы преступника. Да еще и Виталия с собой привела! Сейчас придуманный ранее план казался бредовым, и нужно было срочно предпринимать радикальные меры, чтобы не допустить ужасных последствий.
Хоть и не совсем четко, но в глубине сознания я уже понимала, что мне следует как можно скорее покинуть эту тоскливую комнату и непременно отыскать Виталия. Но и оставлять Сандалова здесь тоже было опасно. Я на мгновение растерялась, а потом с досадой прошептала: «Ладно! Не оторву же я его от трубы» и собралась уносить ноги. Но как раз по ним-то и пришелся неожиданный сильнейший удар, от которого я потеряла равновесие и вторично свалилась на спящего Сандалова. Что, впрочем, как и в первый раз, не особенно его побеспокоило.
Человек, который чуть меня не изувечил железной цепью с тяжеленный замком на конце, стоял на пороге и смотрел с недоумением. Уже потом, когда в свете единственной лампочки он разглядел мое лицо, с его стороны раздалась негромкая, но отборная матерная брань. Насколько я могла судить, исконно русскими выражениями неожиданный пришелец изъявлял свое негодование по поводу моего присутствия в этой комнате.
Кстати, пришельцем, который так гнусно матерился, был не кто иной, как Михал Палыч. В настоящий момент лицо его ничего хорошего не выражало.
— Дорвалась-таки, сука… Я так и думал, что ты неспроста появилась рядом с Сандаловым. Ну, довольна увиденным?
Я перевела взгляд с его лица на мирно почивавшего Сандалова, потом опять посмотрела на него и ничего не ответила. Колени, по которым ударили замком, ужасно болели. Так, что я даже не могла подняться, поэтому по-прежнему пребывала в том положении, в каком оказалась после падения, — возлежала на спящем Сандалове.