Несмотря на отчаянное сопротивление, судьба остатков десантного отряда была предрешена.
Песчаный продолговатый холм был сплошь изрыт воронками. Немногие уцелевшие деревья были изорваны осколками, ветки срезаны. Десятка два десантников продолжали вести огонь, в основном одиночными выстрелами. Предчувствуя скорую развязку, Василий Бурлаков, раненный в ноги, приказал позвать кого-то из офицеров.
– Все погибли, – ответили ему.
– Сколько людей осталось? Сосчитайте и доложите.
Через короткое время капитану доложили, что в строю осталось человек пятнадцать. Но продолжают вести огонь и раненые. Сквозь пелену в глазах он узнал бронебойщика Шугаева.
– А ты чего не стреляешь?
– К противотанковому ружью патроны кончились. К автомату штук сорок осталось. Расходую потихоньку, растягиваю удовольствие, – с усилием выдавил усмешку сержант. – Судя по всему, кранты подходят. Ну, ничего, гранаты остались. Салют напоследок устрою.
– У остальных как с боеприпасами?
– К ППШ совсем мало. Тут полицаи в окопы сумели заскочить. Наших кого побили, кого ранили. Взводного тесаком зарубили. Но мы с десяток здесь же и положили их. Винтовками разжились, нашими «трехлинейками», патронами немного, гранатами.
– Ясно. Следующую атаку уже не отобьем. Слушай сюда, Савелий.
– Слушаю, товарищ капитан.
– Собирай всех, кто может двигаться, и прорывайтесь.
– А раненые?
– Оставь одну гранату, – вместо ответа попросил Бурлаков. – Не тяни время, уходите.
Взрывы продолжали поднимать фонтаны песка, добивать раненых, кое-где горела трава. Полтора десятка десантников под огнем бежали через поле, прижимаясь к кустам, ныряя в низины. До оврага, где можно было перевести дыхание, добрались восемь бойцов. С трудом дышали, нащупывали в карманах кисеты. Перевязывали раненых. Савелий Шугаев высунулся наружу посмотреть, нет ли погони.
– Ну, что там? – спросили его.
– Кажись, отстали. Фрицам и полицаям не до нас, своих мертвяков собирают.
– Врезали им крепко. Танк сожгли…
– Может, и врезали, только и нас всего ничего осталось. Из двух сотен всего восемь человек.
Немцы и полицаи осторожно обходили позиции русских парашютистов. Иногда из окопа раздавалась очередь или стучал одинокий выстрел. Туда бросали гранаты, а затем добивали раненых.
– Во, сволота краснопузая, – зажимая простреленную руку, матерился один из полицаев. – Считай, уже на том свете, а огрызаются, волчары.
Его приятель с усилием сдергивал с погибшего десантника сапоги.
– Помоги перевязаться, чего в сапоги вцепился?
– Тебе, что ли, их оставлять! Сейчас сыму и помогу. Кость цела?
– Кажись.
– Тогда нормально. Петрухе вон оба костыля размолотило. Если и выживет, то на полметра короче станет.
– Шутник ты, мать твою!
– Только и остается. Сегодня мы их, а завтра нас добивать будут.
– Может, и отобьются фрицы. Техникой и пушками весь берег забили.
– Так тебе Сталин и остановится на полпути. Будет гнать, пока всю Германию в землю не втопчет.
Несколько полицаев стояли у разбитой «сорокапятки» и наблюдали, как тяжело раненный русский капитан пытается вскинуть пистолет. Чтобы не искушать судьбу, кто-то выстрелом перебил ему руку и подобрал ТТ.
– Навоевался, командир? – спросил его старший из полицаев.
– На столбах будете болтаться, – с трудом выговорил офицер.
– Сначала тебе яйца подпалим.
К разбитой «сорокапятке» шел обер-лейтенант. Полицаи, опасаясь, что немец прикажет оказать капитану медицинскую помощь, поторопились добить Бурлакова штыком.
– Я же приказывал офицеров брать живыми, – сказал командир полицейского батальона, подошедший вместе с обер-лейтенантом.
Полицаи промолчали. Затем один из них кивнул на трупы в черных куртках и кепи с трезубцами:
– Они наших вон сколько положили. Чего их щадить? Пусть спасибо скажет, что не спалили живьем.
четыре тысячи десантников, сброшенных на вторую ночь операции, и около двух тысяч приземлившихся на сутки ранее рассыпались на десятки крупных и мелких групп. Их можно условно назвать батальонами, ротами, взводами.
Были совсем мелкие группы и одиночки. Но всех их объединяло одно – они искали друг друга, объединялись и вели непрерывные бои с поднятой по тревоге огромной массой немецких войск и полицейскими частями.
Вместо укрепления Восточного вала и плотного блокирования западного берега Днепра все эти силы, включая бронетехнику, были брошены на поиски и уничтожение десантников.
Не слишком умело была организована эта самая крупная за всю войну авиадесантная операция. Но следует сразу отметить, что заброска во вражеский тыл больших соединений всегда связана со значительными потерями.
Десять тысяч «коммандос» были сброшены нашими союзниками – американцами и англичанами – в Нормандии с целью захвата мостов через реки и каналы. Во время боевых действий погибли три четверти (более семи тысяч) подготовленных и хорошо вооруженных парашютистов. А мосты так и не были взяты из-за медленного продвижения регулярных войск, завязших в боях с немецкими танковыми частями.
Отряды «коммандос» сражались мужественно и упорно. Несмотря на неудачу, многие живые и погибшие были награждены высокими орденами. О них написаны книги, сняты фильмы. Героическая страница не была забыта.
Вдвойне обидно, что Днепровский десант на долгое время был вычеркнут из нашей памяти. Я не нашел в обширном шеститомном труде «История Великой Отечественной войны Советского Союза», изданном в 60-х годах прошлого века, ни одной строчки, посвященной Днепровскому десанту. Но ведь этот исторический труд готовился спустя всего двадцать лет после войны, когда свежи были воспоминания и оставалось в живых много участников тех событий.
Здесь было все. Бесконечное повторение имени члена Военного совета фронта Никиты Хрущева, обилие словесной трескотни о великом порыве и энтузиазме наших воинов. Вместо трезвой оценки жестоких боев за Днепр хвалились, как бойцы с маху бросались в воду и переправлялись через быструю километровую реку на пустых бочках, бревнах, плащпалатках, набитых сеном.
Неуклюжие, кое-как сколоченные плоты преподносились как вершина инженерной мысли. Ничего более эффективного наши генералы придумать не смогли. С черепашьей скоростью, на веслах плыли через широкую реку эти громоздкие деревянные мишени и поголовно уничтожались.
Об огромных жертвах скромно умалчивали, как промолчали и о смелом (пусть неудачном) десанте и тысячах погибших молодых парней, которые поражали своей храбростью даже врага.