Я положила таблетку под язык и закрыла глаза. Потом мне вроде как полегчало.
— Спасибо, дорогая. Свою-то аптечку я дома забыла. А ты вон как помогла…
— Да не за что. — Девушка уселась на свое место. — Вы скажите, если что еще надо будет. Вас что-то расстроило?
— Еще бы, — негромко сказала я, продолжая держаться за область сердца. — Промаху дала. Думала, здесь фирма, которая ставит решетки, а оказалось, совсем другое. — Я всматривалась в лицо девушки.
— Хотите, я вам подскажу адрес?
— Да мне ваш начальник уже дал. Так что пойду я. Мне полегче стало.
Я уже подходила к входной двери.
— Ну что, бабуля, все нормалек? — обратился ко мне охранник, открывающий двери.
— Нормалек, — подмигнула я.
Он аж подскочил. Я пошла, а сзади все слышался его задорный смех.
Я уселась в «шестерку» и закурила сигарету. Мой взгляд случайно вернулся к дверям охранной фирмы «Гарант». Теперь у мужика отпала челюсть и вытаращились глаза. Ну и пусть дивится. Где он еще такое увидит!
Значит, что мы имеем с этой девушкой?
Я завела мотор и уехала от любопытного взгляда охранника за угол. Нацепила наушники и принялась слушать, что там у нас в «Гаранте» происходит. Наушники могли работать на два «жучка» одновременно, или их по очереди можно было отключать.
— Галина Николаевна, будьте добры, зайдите ко мне, пожалуйста, — услышала я голос Тимохина.
— Конечно. Только блокнот захвачу.
— Он вам не понадобится.
Через несколько секунд голос Александра Андреевича стал более громким и менее любезным.
— Давайте с вами поговорим начистоту. Вы, конечно, слышали об убийствах наших сотрудников. Мне так думается, что это все связано с вазой. У вас не сложилось такого впечатления?
Я ухмыльнулась. Конечно, хорошо, что Тимохин обращается к своему секретарю на «вы» даже тогда, когда их никто слышать не может. И не слышит, кроме меня. Это говорит в частности, и о том, что между ними никаких «неуставных» отношений не имеется. Но все-таки смешно. Такая трагедия, а он сантименты разводит. Неужели нельзя прижать сотрудницу покрепче, если он хочет узнать что-то?
— Да, мне тоже так кажется, — ровным голосом отвечала Галина Николаевна.
— И вы ничего по этому поводу не думаете?
— Нет. А что мне думать?
— И не знаете? — настаивал Тимохин.
— И не знаю.
— Но ведь Никита был вашим любовником. Прошу прощения за такие прямые слова, но вы не особенно и скрывались. Неужели вы ни о чем таком не разговаривали? У него не было чувства страха после смерти напарника?
— Во-первых, — голос секретарши стал хриплым от негодования, — это не ваше дело. Я имею в виду мои отношения с кем бы то ни было. И мне очень неприятно, что вы так говорите. А во-вторых, Селезнев не был со мной в таких уж отношениях, чтобы делиться проблемами. Я ему не жена. А разговоров о работе нам на работе хватало. Простите за тавтологию. Мы с ним ничего не обсуждали.
— А вот тут, дорогая Галина Николаевна, позвольте вам не поверить. Про такое событие трудно молчать.
— Это не ваше дело, повторяю, о чем мы разговаривали.
— Значит, ничего не знаете? Пожалуйста, не обижайтесь на меня, — голос директора стал мягче. — Но я просто в шоке. Да еще куда-то частный детектив подевался. Ну нет ее, и все. Как бы чего не случилось с ней. Галя, мне больше не к кому обратиться. Этот разговор останется между нами. Может, Никита хоть что-то говорил. Я боюсь…
Тут послышались шаги, а потом тихий звон. Никак Тимохин решил выпить. Вот уж не подумала бы, что такой серьезный и солидный человек постоянно снимает стресс таким вот примитивным образом.
— Александр Андреевич, мне больше нечего вам сказать, — голос секретарши вроде бы тоже стал мягче, но был в нем еле уловимый неприятный оттенок. — Мы и не встречались с Никитой в последнее время.
— Ну извините.
— Я могу идти?
— Да.
В ушах тишина. Только шорохи и шаги. Потом вдруг неожиданно зазвучал голос Галины Николаевны.
— Оля, ты? — говорила она по телефону. — Привет. Давай сегодня встретимся, а? Я устала и хочу поболтать. Ага. Хорошо. В восемь в «Колобке». Пока.
Я сняла наушники и задумалась. Так-так, не похоже, чтобы это грязное дело, я имею в виду двойное убийство, сделал Тимохин. Он сам, кажется, в полных непонятках. Да и Галя эта вареная какая-то. Что от нее можно ожидать? С подружками встречается. Оно и понятно, любовника убили. Да. Вот еще причина, по которой она не может быть замешана в смертях. Если Селезнев был ее любовником, то зачем ей было его убивать?
Но тогда про какую женщину говорили мне кости? Наверное, пока не стоит делать скоропалительных выводов.
Я закурила. Вот бы сейчас в гости к Гольдфельду наведаться… Только неизвестно, будет ли он со мной разговаривать. Но попытка не пытка. Попробую все же.
И я поехала к Марку Гиршевичу. У меня не было уверенности, что он дома, но вдруг повезет.
Только поднявшись к его двери, я поняла, что представляю собой совсем не ту Татьяну, которая приходила к нему беседовать. Я теперь старушка. О чем можно вести со мной разговоры?
Я еще ничего толком не придумала, а дверь уже открылась, и на пороге возник Гольдфельд собственной персоной.
— Здравствуйте. Чему обязан?
— Вы Марк Гиршевич? — быстро заговорила я. — Знаете, меня какое дело к вам привело? Очень-очень важное. Но только не при открытых же дверях нам разговаривать…
Господин Гольдфельд очень удивился. А вид у него был измученный. Наверное, сильно переживает потерю своей ценной вазы.
— Проходите, но только я все равно ничего не понимаю. Кто вы и зачем пришли?
Дверь за мной он закрыл, но дальше порога звать не стал.
— Помните, к вам девушка Татьяна приходила? Она журналистка, статью написать про вас хотела, — сказала я.
— Помню. И что дальше?
— Я ее двоюродная бабушка. И мне надо с вами поговорить. Дело в том, что она исчезла. Я совсем с ног сбилась. Вы ничего не знаете?
— Я? — еще больше удивился и, я даже сказала бы, оскорбился Марк Гиршевич. — Помилуйте! При чем тут я? И откуда я могу знать, куда делась ваша молоденькая и такая красивая внучка? Может, она к жениху убежала.
— Значит, вы не в курсе? А я уже всех подруг обежала. Вот решила и к вам зайти.
— Знаете, у меня и своих проблем хватает. Если еще и чужими заниматься…
— Я понимаю. Слышала, у вас вазу умыкнули.
— Да как вы смеете так говорить! — вдруг раскричался Гольдфельд. — «Умыкнули»… Ее наглым образом украли! И я совершенно потерял рассудок. Если она не будет найдена, я этого не переживу.