Наконец вспыхнул. Обмотав его снизу мотузочкою [33], чтобы не обжечься, Василь взял огарок в зубы и, сделав Леху знак следовать за ним, пополз по темному проходу. Сердце Леха колотилось в самом горле, кровь стучала в висках, колени и руки подкашивались. Сильнее духоты и усталости терзали мысли. Догадался ли Василь, нить какого предательства привела их к Явдошке?
Большого ума не надо, чтобы понять: никакой свадьбы Гриц Главач гулять не собирался, Василя его именем просто заманили в ловушку! Но у Леха язык не поворачивался высказать свои подозрения насчет Славка; и вместо этого он спросил Главача, откуда ему ведом потайной ход.
Оказалось, что покойный муж Явдошки, Охрим, был при жизни закадычным дружком Василя. Тогда Главач и в мыслях не держал любовных отношений с бойкой молодицей; судьба свела их позже… И вот Охрим как-то раз поведал другу тайну сего лаза. Гуляли слухи, что сам казак Мамай [34], вечно живой, неумирающий, вырыл его чуть ли не два века назад, когда здешние места кишели разной вражьей нечистью. За достоверность сих слухов, понятно, Василь не ручался, но десять лет назад им с Охримом довелось спастись здесь. Судя по тому, как вросли доски в глинобитный пол Явдошкиной хаты, потайною дорогою с тех давних пор не пользовались.
– А Явдошка? – встревоженно спросил Лех. – Ей про сей лаз ведомо?
Василь пожал плечами, отчего на низком своде заплясала, изломилась его причудливая тень.
– Борони Боже!.. Уповаю, что лишь про вход знала чертова баба, а про выход как ей проведать? С ее-то телесами здесь и пол-аршина не проползти! Да и Охрим был на язык крепок, что твой кремень.
– Так оно… – пробормотал Лех, замечая, что голос Василя почему-то звучит не больно уверенно. Но коли другой дороги к спасению все равно не было, им оставалось только надеяться на «пани удачу», как сказал Главач.
Василь, не прерывая медлительного cвоего продвижения и не поворачивая головы, проговорил наконец:
– Я первый выйду, а ты помешкай. Коли что не так, шумнуть поспею.
И с этими словами он вдруг исчез из глаз Леха, канув в щель, ведущую уже на свет божий.
Оно, конечно, помешкать следовало бы… Но Лех не смог заставить себя даже одно лишнее мгновение оставаться в опостылевшем подземелье. Он рванулся вперед и выскочил на волю почти следом за Василем.
От яркого света Лех на миг ослеп и замер, беспомощно протянув руки вперед… Но вот огненные круги перед глазами разошлись, и он увидел, что стоит на небольшой, но весьма живописной площадке, поросшей густою высокою травою, с западной стороны упирающейся в Днепр, с севера и востока затененной густым кустарником, а с южной, за спиною Леха, загроможденной стеною гранитных скал, покрытых мхом. И щель, из которой он только что вырвался, отыскал бы только сведущий глаз. Он и сам не смог бы вернуться в пещеру, даже если бы хотел!
Впрочем, хотеть-то он хотел, но… руки его уже оказались заломлены, к горлу приставлено лезвие сабли, а у ног его был простерт недвижимый, с окровавленной головою Василь.
Да, здесь их поджидали, и, выходило, Охрим вовсе не был так уж крепок на язык, как думалось Василю!..
– Пугу-пугу!
Лех с трудом поднял голову. Василь тяжело, неровно дышит рядом. Коснулся его лба. Ладонь сразу стала влажной. Ох, так весь и пылает. И тихонько стонет во сне. Может быть, это он звал?
– Пугу-пугу!
– Козак с лугу! – шепнул Лех отзыв, хорошо знакомый всем запорожцам, и взглянул вверх.
Высоко-высоко, словно в мире ином, светят две звезды с темно-синего ночного неба. Но вот их заслонила лохматая голова и снова послышался шепот:
– Держи пообережней!
Лех, закусив губу от боли, выпрямился на затекших ногах, поднял руки. Прошло некоторое время, и в них опустилось что-то округлое, прохладное. Восхитительный аромат еды рассеял зловоние ямы.
На глаза навернулись слезы от голода и слабости. Лех неловко смахнул их плечом, прижав к груди драгоценные «близнята» с едой – два горшка, связанные между собою.
Молоко! И каша, и хлеб!..
Судорога свела пустой желудок, и Лех припал к кринке с молоком. Чудилось, он мог бы всю жизнь от нее не отрываться, но голос наверху заставил его опомниться:
– Поспеши, друже!
Сделав еще один глоток, Лех поднес кринку к губам Василя, и тот бессознательно потянулся к ней. А последними каплями молока Лех освежил пылающее лицо друга; дыхание его сразу сделалось ровнее. Потом Лех вытряс кашу на тряпицу, в которую был завернут хлеб, положил все это в самый сухой и незагаженный уголок ямы и негромко произнес, закинув голову:
– Тяни! Спаси тебя Бог!
Кринки, стукаясь боками, поползли ввысь и исчезли. Но незнакомец не ушел. Он еще сильнее свесился в яму и гулко проговорил:
– Василь! Василь Главач! Твой брат поклон шлет, держаться велит! Подмога придет!..
– Когда же?! – крикнул было Лех.
Но наверху уже никого не было.
Лех привалился к стене, еле удерживаясь на дрожащих ногах. И молоко, и надежда – это было уж слишком для него, измученного, ослабевшего, отчаявшегося после пяти дней, проведенных без пищи и почти без воды, рядом с беспамятным Василем. Каждое мгновение к ним могла прийти смерть – на колу, на шибенице[35], на костре; в самом счастливом случае – от сабли, которая снесет голову с плеч.
А что еще ждет перед смертью?.. Ведь их не убили прямо в скалах или в пути только потому, что ляхи желали еще пуще натешить свои кровожадные души издевательствами над запорожцами, попавшими в их руки, над Василем Главачом, который, как гласила молва, «пан був добрый, хоч и богато збыткив[36] робыв по свиту жидам тай ляхам». И хоть здесь, на польской земле, в приграничном бедном, затравленном сельце, их затолкали в ямину, Волгарь понимал, что она не станет их вечною тюрьмою. Их ждет смерть даже более ужасная, чем от голода и жажды. Да и вся отчаявшаяся душа Леха содрогнулась: полно, правдиво ли сие известие о близком спасении? Из жалости принес тот человек еду. Не из жалости ли солгал он обреченным?