Ночь прошла между надеждою и отчаянием, и Лех окончательно уверился в том, что незнакомец только хотел приободрить их перед кончиною, ибо едва рассвело, как в яму спустилась веревка и сиплый голос крикнул:
– Эй, пся крев! Вылазьте шибче!
Настал их последний час, понял Лех, и не двинулся с места. Ведь именно ему предстояло обвязать Василя веревкою, чтобы его вытянули наверх. На пытки, на погибель. Но не будет он причастен к казни товарища!
– Ну, холоп? – крикнули сверху. – Чего ждешь?
– Тебе надо, ты нас и поднимай, – мрачно ответил Лех.
И никакие угрозы, в том числе залить яму растопленною смолою, не заставили его шевельнуться. Наконец с криком: «Пшеклентный козак!» – в яму спрыгнули два поляка, и уже через несколько мгновений избитый, связанный Волгарь умывался кровью, а вороги вытаскивали из ямы Василя.
Когда наверх подняли Волгаря, он сквозь кровавую завесу, наползавшую на глаза, разглядел утоптанную площадь, окруженную отрядом всадников и селян, жмущихся друг к другу под ударами плетей. Посреди площади стоял на вороте столб с крюком посредине. Два ляха держались за рукоятки, готовые вращать сие оружие мучительной казни.
Волгарь воззвал к Богу всем существом своим, моля его о погибели, как о последней милости…
Ляхи уже приуготовляли к пытке Главача. Две бадейки ледяной воды привели запорожца в сознание. Однако ноги его все ж не держали. Василь приподнялся на локтях и отважно глядел на низкорослого, толстенного хорунжего в широченных, локтей в двадцать, синих шароварах, в бархатном малиновом, серебром шитом кунтуше, в мохнатом капелюхе. На лице его была написана нескрываемая радость. Пыжась, расхаживал он перед беспомощным пленником.
Василь с издевкой прохрипел:
– Хорош! Виден среди ложек уполовник!
Мертвая тишина висела над площадью (только столб-смертоносец слабо поскрипывал на вороте – скрип… скрип…), а потому негромкие слова Главача расслышали все.
– Что притих? – не унимался Василь. – Очкур никак лопнул?
Хорунжий побурел, но все же смог совладать со своей яростью и усмехнулся:
– Попусту балабонишь, козаче! Поймал, поймал я тебя, лютого ворога всему Посполитству! Так что Бог мне помог.
– Бог не теля, видит издаля! – посулил Василь. – Но, видать, и впрямь твоя нынче взяла, пане ляше. А стало быть, верши свое ремесло, не медли!
– Ну что ж, коли сам просишь… – захохотал хорунжий, и по его знаку два поляка потащили Василя к столбу.
– Прощайте, панове-товариство! – крикнул он, озирая толпу прощальным взором. Чуть улыбнулся, увидав Волгаря: – Жив уйдешь от ворога, сделай милость, выполни мою последнюю волю: сыщи Дарину и женись на ней, коли она тебе люба, а тому подлюке Славку снеси голову без раздумий за удаль мою загубленную!
– Ниц с того не бендзе! [37] Сыщи себе иного душеприказчика! – прервал хорунжий. – И ему, и тебе конец один, только ты поутру сгинешь, а он – ввечеру.
– Коли так… прощай, брате! – обронил Василь.
– Прощай и ты, брате! – еле слышно отозвался Волгарь.
Его крепко держали, чтоб не отворачивался, чтоб смотрел безотрывно на лютую казнь товарища своего. Но кровавая завеса вновь наползла на глаза, и он слышал только крик и плач в толпе селян да еще изредка – короткие, мучительные стоны Василя, которому вспороли живот, зацепили крюком, торчащим из столба, за внутренности, потом, медленно вращая столб, начали вытягивать из запорожца все нутро…
Но ни крика, ни мольбы о пощаде не услышал Волгарь!
Сердце рвалось из его груди, искусал губы, сдерживая рыдания. Ужас, горе, боль вдавили его в землю, в пылающей голове плыли, качались, терзали ее слова старинной песни, которую так любил Василь:
Закряче ворон, степом летючи,
Заплаче зозуля, лугом скачучи,
Зажахающа орли хыжи,
Та все по своїх братах,
По буйних товарищах козаках!..
* * *
Казнь Василя закончилась, но Леха пока не трогали. Полуденное солнце палило нещадно, а он лежал ничком, весь сотрясаясь от внутреннего озноба, моля Бога ниспослать ему стойкость в ожидании того ужасного мига, когда руки врагов вцепятся в него и потащат к столбу, рядом с которым, наверное, еще лежит мертвый Василь.
Но что это?.. Крики, выстрелы, шум, дробь копыт!
Волгарь приподнялся было, но тут же сильная рука вдавила его в землю и голос, показавшийся знакомым, задыхаясь, проговорил:
– Лежи, а то зацепят невзначай!
И новая волна боя прокатилась над площадью. Шум сей утих не скоро, и Лех снова впал в забытье. Вдруг его приподняли, а потом он почувствовал освежающее прикосновение мокрой холстины к лицу. Вскоре он уже смог разлепить запекшиеся веки и увидел прямо перед собой заплаканную молодичку, которая обмывала его.
Слабо улыбнувшись ей разбитыми губами, Лех перевел взор; рядом стоял черноволосый и черноглазый парубок.
– Ну, хоть ты жив, – проговорил он встревоженно, и Лех неожиданно узнал его голос: именно сей человек шептал ему ночью слова надежды!
– Спаси тебя Бог, брате, – с трудом вымолвил Лех. – Век тебя не забуду… Ты кто же будешь? Турок, болгар?
– Я серб, – ответил юноша, и глаза его сверкнули. – В рабстве турецком был, бежал, к ляхам пошел в наемники, чтобы смерть обмануть, а после и от них ушел. Это я казакам за кордон весть о полоненном Главаче передал, да вот беда…
Он осекся, и Лех, вспомнив, как страшно опоздала подмога, с тоскою понурился. Но тут же вскинул голову, заслышав совсем рядом голос, который считал уже навек умолкнувшим:
– Здрав ли, хлопче?
Лех смотрел, не веря глазам своим.
Не может быть… Быть того не может! Это был Главач – живой, здоровый, крепкий, только бесконечно печальный.
– Василь… – прошептал Лех, – то ты? Слава богу!
– Я не Василь, – произнес запорожец все тем же до слез знакомым голосом. – Я Гриц Главач. Василь был мне братом… А теперь ты мне братом станешь.
– И я! – подхватил молодой серб. – И я тебе стану братом, козаче! Я тоже отныне запорожец!