— Вы что, знакомы?
Кира переводила взгляд то на Глашу, то на Георгия. Но они молчали. Наконец Георгий произнес:
— Что ж, барышни. Получается несколько иначе, нежели было мною задумано. Ничего не попишешь, обстоятельства диктуют, как говорит мой хороший знакомый Марк. Так вот, слушайте обе: мы трое — совершенно незнакомые друг с другом люди. Вы меня никогда не видели. Более того, я никогда не останавливался в ваших меблирашках. Иначе вас привлекут за соучастие и, как пить дать, посадят!
— За какое соучастие? — не поняла Кира.
— За соучастие в краже или ограблении, не знаю уж, как получится, — ухмыльнулся Георгий. — И вы пойдете под суд, а потом вас посадят в тюрьму. Вы хотите в тюрьму?
Сестры молчали.
— Вы хотите в тюрьму? — жестче спросил Георгий.
— Нет, — ответила Кира, в глазах которой явно читалось восхищение мужчиной, что был рядом с ними.
— Я тоже не хочу в тюрьму, — произнесла Глаша, не отводя острого взгляда от сестры.
— Стало быть, мы договорились, — удовлетворенно произнес Георгий. — Вы делаете свое дело, а я — свое. Мы не мешаем друг другу, а когда все будет закончено, я уйду. И мы все останемся при своих… Договорились?
— Да, — без тени сомнения ответила Кира.
— Да, — повторила за ней Глаша, обеспокоенная тем, что увидела в глазах Киры, когда та смотрела на Георгия.
— Ты как-то неуверенно сказала, — задержал свой взгляд на Глаше Георгий. — Что, какие-то сомнения?
— Нет… никаких сомнений, — перевела свой взор на Георгия старшая Малышева.
— Вот и ладненько, — констатировал Георгий. — Тогда, барышни, я вынужден откланяться. Адью…
А эта младшенькая явно запала на него. Бери — не хочу. Поглядим, как далее с этой гагарочкой поступить… Сперва надо дело сделать и следы замести. А ведь, выходит, правду тогда, в детстве еще, цыганка ему сказала, что бабы к нему сами липнуть будут. И с картами тоже оказалась права: сколь ни садился играть — и в остроге, и на каторге, и на воле, — все время проигрывал. Ну, не идет к нему козырная карта, хоть ты тресни!
Что же эти купцы от Стасько так долго не выходят? Эдак, можно и до утра прождать. А утром раненько надо уже делать ноги отсюда, покуда шухер не поднялся. Чтобы хоть какое-то время в запасе было. Фараоны, и верно, как легавые: только по свежему следу ловить горазды. А коль след старый да затертый, так им уже жарко [78] деется…
Несколько раз Георгий не выдерживал: выходил из своего номера, но с опаской, чтобы его никто не срисовал, и проходил мимо двери в комнату Стасько, замедляя шаг. Из комнаты слышались голоса: то Стасько соловьем расхваливал свой товар, то купцы сдержанно торговались насчет цены. Голоса слышались из-за двери достаточно явственно, чтобы разобрать отдельные слова и понять тему разговора. И это Георгий для себя отметил…
Когда часы пробили одиннадцать ударов, он постучал в номер Стасько. Тот открыл и увидел приличного господина, которого уже видел как-то мельком и который, кажется, тоже был постояльцем меблированных комнат Глафиры Малышевой.
— Прошу прощения, сударь, за столь поздний визит, — вежливо проговорил господин. — Я постоялец из второго нумера, сосед ваш, так сказать. Прослышал, что вы часами и принадлежностями всякими к ним торгуете. Не позволите ли посмотреть на ваш товар? Меня интересуют брелоки и цепочки…
— Да ради бога, — раскрыл перед гостем двери Стасько. — Проходите и смотрите себе.
— Вы, я вижу, не один, — немного стушевался Георгий. — Мое присутствие, верно, вас стеснит…
— Ничуть не стеснит, — улыбнулся Стасько, который после месячного ничегонеделания был рад любому потенциальному покупателю, — заходите и располагайтесь…
Георгий зашел, огляделся, присел к тумбочке, на которой как раз были разложены горкой цепочки и брелоки, и принялся разбирать их и осматривать.
Во все время разговора Стасько с купцами Георгий обдумывал, как он проделает задуманное… Вот купцы уходят, и они остаются одни. Георгий оглушает Стасько, тот теряет сознание, он забирает самые дорогие часы, деньги и уходит. Но… Стасько очухивается, поднимает тревогу. Набегают фараоны, на него, Георгия, объявляется охота, и его берут прямо на станции. Нет… Такое уже было и закончилось весьма скверно. Нужно, чтобы шухер поднялся как можно позже, когда он будет уже далеко отсюда, а лучше — уже в Москве. И ищи потом ветра в поле… Стало быть, надо затемнить Стасько на «глухую». И обставить все так, будто он спит. После чего немедля сваливать отсюда втихую со сламом…
Георгий сидел в сторонке, в разговор не встревал, да, собственно, на него никто не обращал внимания. Верно, забыли даже, что он есть. Так он и просидел едва ли не до трех часов пополуночи, когда купцы, распрощавшись с коммивояжером и пообещав прислать днем своих приказчиков, дабы они забрали отобранные часы, вышли вместе из номера.
— Что ж, мне тоже пора, — поглядывая на две горки отобранных купцами золотых часов, произнес Георгий. — Засиделся я у вас… Спасибо, что не прогнали меня, — улыбнулся он.
— Да что вы, как можно? — улыбнулся в ответ Стасько. — Вы себе подобрали что-нибудь? — спросил он, провожая гостя до дверей.
— Да, подобрал, — ответил Георгий.
С этими словами он полез в боковой карман своего дорожного костюма и, резко вынув руку, нанес Стасько сильный удар кастетом в висок. Удар был смертельным, и тело коммивояжера задергалось в конвульсиях.
— Спокойно, спокойно, — прошептал Георгий, крепко сжимая левою рукою горло Стасько, чтобы удерживать его в вертикальном положении и не дать предсмертным хрипам вырваться наружу. Когда тело коммивояжера обмякло, убийца подхватил его под мышки и осторожно, чтобы не измазаться в крови, оттащил труп Стасько к окну, уложив его головою и грудью под этажерку с цветами так, чтобы из фасадного окна труп не был виден.
Георгий подошел к двери, закрыл ее на ключ — он торчал из замочной скважины — и положил его в карман. Потом снял с вешалки пальто, сложил его и положил на кровать, отбросив лежащий на ней молоток. Пальто он прикрыл одеялом. Отойдя на несколько шагов, обернулся и посмотрел на кровать. Недовольно хмыкнул, вернулся и подоткнул одеяло под свернутое трубою пальто. Теперь было похоже, что на кровати будто спит человек, накрывшись одеялом с головой. Полянский обыскал труп и нашел портмоне с деньгами и документами. Бабла в нем было больше «косухи», а точнее считать было некогда, и он сунул портмоне коммивояжера во внутренний карман своего дорожного костюма. Найденные в нагрудном кармане сюртука Стасько векселя не взял, бросил на пол: такие бумажки ни к чему, на след могут навести при предъявлении к оплате…
Затем подошел к корзине, что была меньше размером, и взял из нее несколько коробочек с часами, предварительно удостоверившись, что часы в них золотые. Из горки часовых принадлежностей, лежавших на тумбочке, выбрал золотые цепочки, что были покрупнее и подлиннее. Все это он рассовал по карманам. Потом сгреб в охапку отобранные купцами золотые часы, прижав их к животу, и подошел к двустворчатой двери. Окинув взглядом комнату Стасько, убийца навалился всем корпусом на дверь и толкнул ее. Образовалась щель. Он отошел на шаг и снова с силой навалился на дверь. Она растворилась шире, и Георгий с трудом, но протиснулся в образовавшуюся щель…