* * *
Небо было до странности голубым, а земля стылой. Мир сверкал от мороза. Мои щеки пылали, глаза кололо, а сжимающие пластиковый пакет пальцы совершенно онемели. Ноги в идиотских стоптанных туфлях шлепали по мостовой. Я остановилась у высокого дома в викторианском стиле, на верхнем этаже которого располагалась наша квартира — точнее, квартира Терри, но и я в ней жила почти уже два года. Это я покрасила спальню, отремонтировала камин и купила в магазине «секонд-хэнд» кое-какую мебель, большое зеркало, картины, коврики и всякую дребедень, от чего квартира стала напоминать настоящий дом.
Я посмотрела наверх, но и от этого движения по всему черепу разлилась боль. Теперь квартира казалась холодной и заброшенной. В окне ванной так и не поменяли треснувшее стекло. Шторы в спальне были опущены. Света не было нигде. Это означало одно из двух: либо Терри страдал от перепоя и прятался от света — в такие периоды его лицо становилось одутловатым, а сам он раздражительным, — либо, опаздывая на работу, он не удосужился поднять шторы. Я бы предпочла второе.
Но на всякий случай попробовала звонок. И только, приложив ухо к двери, услышала высоко наверху дребезжащий сигнал, словно села батарейка. Я постояла и снова нажала на кнопку. Открыла металлический почтовый ящик и заглянула в щель: не спускается ли кто-нибудь по лестнице. Но разглядела только темно-бордовый ковер.
И лишь после этого достала из камня запасной ключ. Однако два раза роняла его, прежде чем попала замерзшими пальцами в скважину. Даже в холле изо рта шел парок. Я надеялась, что Терри оставил отопление включенным или по крайней мере вода достаточно теплая, чтобы принять ванну. Я продрогла и была грязной. А внутри будто все оборвалось. Незавидное возвращение домой. Очень даже плохое.
Потребовалось усилие, чтобы преодолеть пролет лестницы мимо квартиры на первом этажа, откуда доносились звуки телевизора. Ноги ступали тяжело, и я несколько раз споткнулась, пока добралась до нашей двери. А поворачивая ключ, крикнула:
— Эй, привет! Вот и я! — Никакого ответа. — Терри, ты здесь?
Тишина. Только слышалось, как в ванной падали капли из подтекающего крана. Внезапно мне стало страшно, и я крепко ухватилась за ручку двери, чтобы не подкосились колени. Стала глубоко дышать, пока страх не утих, и только тогда вошла внутрь и закрыла за собой створку.
Не знаю, на что я обратила внимание в первую очередь, — наверное, на беспорядок: нечищеная обувь в гостиной, горы немытой посуды в раковине, увядшие тюльпаны на кухонном столе и несколько пустых бутылок рядом с переполненной пепельницей. Изгаженная мебель. Но потом я заметила странные пустоты. Не хватало вещей там, где они раньше стояли. Например, моего СД-плейера, который мы держали на низком столике, и маленького телевизора. Вместо него стоял большой. Я машинально перевела взгляд на миниатюрный письменный стол в углу комнаты, где находился мой ноутбук. Он тоже исчез. Старье — динозавр электронной эпохи, но я пришла в отчаяние, вспомнив, сколько в нем было всего. Хотя бы адреса электронной почты, которые я больше никуда не записывала.
Я села на диван рядом с кипой старых газет и плащом Терри. Нас что, ограбили? И книги вроде пропали — на полках сплошные прогалины. Я попыталась вспомнить, что там стояло. На нижней — большая энциклопедия. Выше — несколько романов, антология поэзии, кажется, путеводитель по пабам и пара поваренных книг.
Я вошла в спальню. Кровать оказалась незаправленной. Сбитое стеганое одеяло все еще хранило форму тела Терри. На полу груды грязной одежды и две пустые бутылки. Я подняла шторы, впустила в спальню сверкающий солнечный свет, затем открыла окно и ощутила на лице пронзительную свежесть ворвавшегося в комнату воздуха. Обвела спальню взглядом. Очень трудно заметить, чего перед тобой нет. Но я поняла, что с моей стороны кровати не хватает будильника. А на комодике — деревянной шкатулки. В ней не было ничего ценного — так, несколько серег, подвесок, пара бус — все, что мне дарили. Но это были памятные вещи, которые ничем не заменишь.
Я стала открывать ящики. Не было моего белья, кроме пары завалявшихся в глубине черных трусиков. Исчезло несколько маек, пара джинсов, приличные брюки, по крайней мере три свитера и один из них дорогой, который я ухватила на январской распродаже. Я потянула дверцу шкафа. Все вещи Терри были на месте, но с моей стороны я заметила несколько пустых вешалок. Там не оказалось черного кожаного пальто и моего кожаного пиджака. Пропала обувь — остались только тапочки и стоптанные кроссовки. Хотя моя рабочая одежда сохранилась практически нетронутой. Я нервно осмотрелась: кое-что из пропавшего было упихано в стоявший рядом с нашей кроватью пузатый мешок для мусора.
— Терри, — проговорила я вслух, — ты сукин сын.
И зашла в ванную. Крышка унитаза оказалась открытой, и я с треском ее захлопнула. Ни «тампакса», ни косметики, ни увлажняющих кремов, ни духов, ни спреев, ни дезодорантов. Меня отсюда вычистили — даже зубную щетку выбросили. Я заглянула в аптечку. Лекарства сохранились на прежних полках. Я отвинтила крышку парацетамола, высыпала на ладонь пару таблеток и проглотила без воды. Голова раскалывалась.
Какой-то сон, подумала я. Просто кошмар, в котором меня украли из собственной жизни. Ничего, скоро проснусь. Но вот проблема: когда он начался и в какой точке настанет пора пробуждения? В прежней жизни, где я пойму, что ничего не произошло и что все это лишь горячечный бред в моей голове? Или на уступе с кляпом во рту в ожидании смерти? Или в больнице, где все меня хотят вылечить, а полицейские спасти?
Я вернулась на кухню и поставила чайник. И, дожидаясь, пока закипит вода, полезла в холодильник, потому что внезапно от голода у меня закружилась голова. Там оказалось негусто: несколько бутылок пива и сваленные друг на друга упаковки с едой быстрого приготовления. Я сделала себе сандвич с «Мармайтом» [2] и салатом-латуком на белом хлебе — больнично-белом хлебе. И залила кипящей водой пакетик чая.
Но откусила всего один раз и застыла с салатом на нижней губе. А где моя сумка с кошельком? Где деньги, кредитные карточки и ключи? Я поднимала подушки, заглядывала за пальто на крючках, вытаскивала ящики. Рылась там, где они никак не могли оказаться.
Наверное, все эти вещи были со мной, когда меня похитили. Значит, у него есть мой адрес, ключи и все остальное, а у меня ничего. Ни единого пенни. Я так разозлилась, когда Айрин Беддоз стала мне предлагать «курс лечения», который должен был мне помочь, что неприлично на нее накричала и заявила, что не стану слушать ни ее, ни других врачей, разве что меня свяжут по рукам и ногам и накачают снотворным. А затем в чем была, в том и ушла, стараясь не плакать и не принимать подаяний. Отказалась от предложений меня подвезти, от денег, от каких бы то ни было объяснений и последующих встреч с психиатрами. Мне не требовалась помощь. Я хотела от них одного — чтобы они его поймали и я была бы в безопасности. И еще мне хотелось вцепиться в самодовольное лицо доктора Беддоз. Но я больше ничего не сказала. Какой смысл? Слова превратились в коварные ловушки, расставленные на меня же капканы. Все, что я говорила полиции, врачам и этой говнючке Айрин, обернулось против меня. Но деньги все-таки следовало взять.