Он поставил передо мной кофе и круассан. Себе он заказал горячий шоколад и пил его медленно, слизывая сладкие усы с верхней губы. Мы улыбались друг другу.
— Надо было позвонить, — повторил он.
Мы помолчали, глядя друг на друга поверх чашек.
— Я слышал, ты здорово отделала Морриса.
— Или он — или я.
— Утюгом, да?
— Точно.
— Наверное, ему было больно.
— Само собой.
— Я мог бы и позлорадствовать. Слышала про японских якудза? Они убивают своих жертв, пока те без сознания. Вытаскивают на улицу и ездят по ним на машинах, ломая кости. Говорят, боль чувствуешь даже в коме и когда умираешь.
— Да? — Я нахмурилась.
— Одно время мне хотелось убить Морриса. Он дружил со мной. И убил маму.
— По-моему, он все продумал заранее.
— И я так считаю. Или совпадение.
— Из тюрьмы он выйдет дряхлым стариком.
— С негнущимся коленом, — с усмешкой подхватил Джош.
— Надеюсь. Фред освободится раньше. Линкс рассказывал. Судить их будут в следующем году. Но удушить подружку за то, что она тебя отшила, — это пустяки, дадут лет восемь — десять.
Джош поставил чашку и провел большим пальцем по верхней губе, собирая шоколадную пенку.
— Не знаю, о чем еще тебя спросить, — с досадой признался он. — Я столько думал, а теперь растерялся. И больше об этом не хочу слышать. — Он нахмурился и уставился на меня глазами Дженни. Стал таким, как летом, когда мы познакомились.
— Ты считаешь, что я должна что-то тебе рассказать.
— Вроде того. — Он сгребал в кучку крупинки сахара на столе. Помню, примерно то же я спросила у Грейс несколько месяцев назад, в Хите. Я перевела дух.
— Моррис убил твою мать ради забавы. Потом выбрал меня, и, если бы не мое везение, я была бы его следующей жертвой. Никаких мотивов у него не было. На моем месте мог оказаться кто угодно. Извини, — добавила я после паузы.
— Ничего, — пробормотал он, не поднимая головы.
— Как дела в школе?
— Теперь я учусь в другой. Не захотел оставаться в прежней.
— Ясно.
— Там лучше. У меня есть друзья.
— Отлично.
— И еще кое-кто.
— Подружка?
— Нет. Не подружка. Близкий друг.
— Тоже неплохо. — Я беспомощно смотрела на него.
— А что у тебя?
— У меня?
— Чем ты занимаешься?
— Да так...
— Значит, как раньше?
— Нет, — решительно возразила я и указала на свою сумку: — Знаешь, что там?
— Что?
— Пять жонглерских мячиков.
Он ничего не понял.
— Пять, — повторила я. — Теперь ясно?
— Клево! — просиял он.
— Вообще-то я хочу сменить работу, но пока не могу.
— Покажи, — попросил он.
— Прямо здесь?
— Ага. Давай.
— Ты правда хочешь?
— Я должен увидеть.
Я огляделась. В кафе было почти пусто. Я достала мячики, взяла три в одну руку, два в другую. Встала.
— Внимательно смотришь?
— Ага.
— Сосредоточься.
— Уже сосредоточился.
И я начала. Сначала все шло хорошо, но уже через секунду мячи разбежались. Один попал в Джоша, второй — в мою пустую кофейную чашку.
— В общих чертах понятно, — заключила я и полезла под стол за мячом, ускакавшим в угол.
— И все? — Джош улыбнулся.
— Думаешь, это так просто?
— Нет, здорово. — И он вдруг расхохотался. Это был мой подарок. Прощальный. Клоунесса Надя, которая выжила, жонглирует пестрыми мячиками в маленьком темном кафе. У меня вырвался всхлип. Я сложила мячики в сумку.
— Пойду я.
— И я.
Мы поцеловались в дверях кафе и вышли на холод. Когда мы расходились в разные стороны, Джош сказал:
— Знаешь, я ношу на ее могилу цветы.
— Молодец.
— Я все помню.
— Джош, кое-что можно и забыть, — сказала я. — Это всем позволено.
* * *
Я спустилась к тропе вдоль канала и побрела домой. Нет, я ничего не забыла. И не могла забыть. Зоя и Дженни. Иногда я понимала, что их уже нет. Они не вернутся, сколько ни жди. А иногда ловила себя на мысли, что я сейчас увижу их за углом, в переполненном автобусе, и я начинала вглядываться в толпу, будто разыскивая знакомых. Иногда они приходили ко мне в ярких, как реальность, снах.
Я хорошо знала их лица — лучше, чем все другие, даже лица родителей и любимого, на которого я когда-то смотрела со страстью и надеждой. Я знала их, как свое отражение в зеркале. Смотрела на них, вглядывалась, умоляла помочь. Нос, подбородок, морщинка на щеке, блеск зубов. Я помнила, как они хмурятся, как между бровями возникает складочка. Я знала каждую веснушку, морщинку, впадинку, пятнышко и царапину.
Мы никогда не встречались, но я скучала по ним. Теперь-то я их узнала, но было уже слишком поздно. Лучше меня их не знал никто. А они — меня. Мы были разными, но оставались сестрами, их страх был моим страхом, стыд — моим стыдом. Мы ощущали одну и ту же ярость, панику и ужас, вместе замирали, понимая, что опасность уже близка, Я понимала их. Все это я пережила сама.
Остальные постепенно их забыли или позволили себе забыть. Так всегда бывает. Их близкие говорят слова любви кому-то другому. И это нормально, только так мы можем выжить. Мы сойдем с ума, если будем помнить все и цепляться за воспоминания. Они мало-помалу ускользают. Забываются изъяны и привычки, умершие превращаются в бесплотные, блеклые тени. Слишком правильные, чтобы быть людьми. Глянцевые снимки, лакированные поверхности. На могилы приходят все реже, только в годовщины. Но о них часто вспоминают — нам нравится быть причастными к значительным событиям. О них говорят почтительно и негромко: «Да, это было ужасно! Помнишь, что стало с Зоей? А с Дженни? Какая трагедия!»
Но я не могу просто забыть их. Я беру их с собой повсюду, всю жизнь я возвращаюсь к ним. Дарю им непрожитые годы, всю любовь, все утраты и все перемены, которых лишились они. Каждый день я повторяю им: «До свидания».