– Ты уже поела?
Валентин берет меня за руку и мягко тянет из-за стола.
– Пойдем, покажу тебе кое-что.
Рука у него очень теплая, почти горячая и неприятно беспокойная. Большой палец настойчиво трогает мою ладонь, остальные тоже шевелятся, как будто пытаются оживить кусок пластилина. Слепить из него зайчика, например.
Одна стена столовой зеркальная, и в обрамлении зеленых плетей традесканции я вижу свое угрюмое отражение. Если я и зайчик, то именно тот, что попал под трамвайчик.
– Не прыгает, не скачет он, а горько-горько плачет он и доктора зовет, – машинально бормочу я.
– Тебе нужен доктор?
Валентин обхватывает меня, как будто я озвучила намерение немедленно пасть замертво.
– Нет.
Я нащупываю свои костыли и использую их как рычаг, чтобы отодвинуть от себя заботливого друга.
– Тс-тс-тс, – укоризненно цокает Галина Трофимовна, от которой не ускользнул мой маневр.
– Так что ты хотел мне показать? – громко спрашиваю я, весьма резво прыгая к выходу на костылях.
Вообще-то я могу уже обойтись одним из них, а вторым, если что, звездану Валентина…
Эта мысль просверкивает в моем мозгу ярким метеором. Ослепленная ею, я останавливаюсь, держа больную ногу на весу, и озадаченно соображаю: что это за глупость такая, а? Ну не нравится мне человек, так что теперь – костылем его бить?!
Ну и манеры у меня. Что я за девушка, скажите?
– Валь, а я всегда была такая… колючая? – в приступе раскаяния спрашиваю я Валентина.
– Что ты! – он мечтательно улыбается. – Я помню тебя совсем другой!
Мне ужасно не нравится его улыбка. Не надо быть эмпатом, чтобы уловить в ней неясный гадкий намек и издевку – легкую, как бег паучка по липкой ниточке.
От отвращения меня передергивает, один костыль подкашивается, и расторопный Валентин не упускает возможности поддержать меня за талию.
– Ты была такая милая, такая нежная, – шепчет он, увлекая меня в оконную нишу.
Плотная плюшевая штора отгораживает нас от больничного коридора.
«Давай!» – командует мой внутренний голос.
И я в упор смотрю на друга фантастическим взглядом «вот-я-сейчас-увижу-что-там-у-тебя-внутри».
К сожалению, это не столь показательно, как посмертное вскрытие. Результативность примерно как у рентгена, полагаю. При условии, что снимок изучает рентгенолог-самоучка.
Валентин светится красно-коричневым. Он в бурых космах, как медведь.
Долю секунды мне кажется, что это имеет важное значение. Что-то особенное связано у меня с медведями…
В голове возникает и, не успев оформиться, тает картинка, которую уже в следующий миг я абсолютно не способна восстановить даже в общих чертах.
Значит, бурый. С кроваво-красными прожилками и дымными всполохами черного.
Моя эмпатическая «Библия цвета» пока что не настолько хорошо освоена, чтобы я классифицировала чувства Валентина во всех подробностях, но совершенно очевидно, что основой их является то, что поэты пафосно называют вожделением.
О-о, приехали! У нас тут что – любовный треугольник?!
Я озадачена и смущена.
Черт, черт, черт! Неужто я изменяла Максу с его лучшим другом? Или не изменяла, хотя Валентин этого хотел и, несомненно, хочет и сейчас?
А Макс об этом знает?
Я прислоняюсь пылающим лбом к прохладному стеклу.
Насчет Макса…
Ладно, признаюсь. Я не решаюсь применить к нему свои новые таланты эмпата!
Просто боюсь.
Макс – это ведь та соломинка, за которую я держусь, чтобы не утонуть в темном море.
Кто поместил меня в клинику? Макс.
Кто оплатил мое долгое дорогое лечение? Макс!
Кто сидел со мной рядом, когда я была без сознания, и жадно ловил обрывки моих слов, а после навещал так часто, как только позволял Иван Антонович, пока я сама не сказала – хватит, у тебя ведь наверняка есть и другие дела?
Макс, Макс, Макс!
И он не собирается бросать убогую, он обещал, что заберет меня из клиники в специально купленную для нас квартиру, а это крайне важно для девушки, которая не знает, куда ей идти.
Поэтому я не могу, просто не смею усомниться в том, что Макс меня любит.
Ну и еще – это ведь как-то неэтично, правда? Без предупреждения сканировать эмоции любимого человека – это примерно то же самое, что читать его личный дневник или смс-сообщения в телефоне.
А рассказать Максу о том, что я умею проделывать такой фантастический трюк, тем более не могу. Он ведь влюбился в меня еще до аварии, когда я никакими такими способностями не обладала и была нормальной (хочу надеяться) девушкой. Что если у моего любимого мужчины аллергия на экстрасенсов, и подружка-эмпат ему резко разонравится?
– Вот, видишь ее? – перебивает мои мысли голос Валентина.
Я снова испытующе смотрю на него. Хм, пылкой страсти поубавилось, появилось беспокойство.
– Кого? – переспрашиваю я и вижу, что подернувшая бурое свечение серая ряска быстро тает.
Беспокойство ушло.
– Машину! Ты и ее не узнаешь?
– А это та самая?!
Я подаюсь к оконному стеклу так резко, что снова прикасаюсь к нему лбом.
Прямо под окнами клиники припаркован блестящий ртутно-серый «Рено».
Не может быть! Мне сказали, что он разбит так, что восстановление невозможно.
– Машина новая. Марка та же, а цвет другой, – поясняет Валентин. – Макс сказал, он привык к «Рено», вполне нормальная тачка. А ты что скажешь? Как, не тянет снова погонять?
Я краснею.
Мог бы и не говорить об этом.
Мне известно, что в аварию я попала на автомобиле Макса, и это был «Рено». Стыдно сказать, но я хлебнула лишку и без спросу поехала кататься на чужой машине по горной дороге, где все повороты крутые, других нет…
В общем, выходит, что я сама виновата в аварии.
Хорошо еще, что Максу удалось получить страховку за разбитый мной автомобиль. Если бы не это, не знаю, стал бы он так заботливо выхаживать меня в частной клинике или собственноручно придушил бы, чтобы не мучилась? Многие вполне достойные мужчины свои машины любят гораздо больше, чем девушек.
А Валек-то каков, непременно ему надо меня подколоть!
– Нет, не тянет, – угрюмо ворчу я. – Даже не уверена, что я помню, как водить машину.
– Вспомнишь, все вспомнишь, – обещает Валентин и снова смотрит на меня так, знаете, плотоядно и с насмешкой…
– Мне на процедуры пора, – говорю я, резко отдергивая штору. – Спасибо, что навестил, и пока, привет Максиму.