– То есть шестого нашли машину – в речке, ниже по течению. Пятого был дождь и вода поднялась, а когда спала – на отмели нашли пустую «Приору», помятую и без одной двери.
Я вижу то, что осталось от белой «Приоры», чужими глазами. Покореженная, она обнимает вмятым боком влажный валун, и рябая серебристая вода протекает сквозь нее с мелодичным журчанием.
– Дверь открылась, когда я падала, – шепчу я, сморгнув чужое воспоминание.
Меня захлестывает забытое, и я тороплюсь озвучить картинки, накатывающие волнами:
– Я не захлопнула ее как следует, когда садилась в машину, и не стала пристегиваться после того, как разделась, я же не планировала оставаться в живых, наоборот… А дверца открылась, и я вывалилась!..
Краешком сознания удивляюсь тому, что выдаю вполне связный текст, потому что воспоминания мои сумбурны и отрывочны.
Сначала медленный-медленный плавный полет с понижением высоты… Луна уходит вверх, как всплывающая из глубины медуза, а черные треугольники елей дружно расправляют юбки и приближаются…
Потом скользящий боковой удар справа, кувырок, и картинка размазывается. Под барабанный бой и скрежет меня трясет, как жучка в коробочке, а затем я с треском проламываюсь сквозь горячее, секущее, мелкозубое. Очень больно ударяюсь левым боком, снова лечу сквозь кусачее и цепкое, сквозь оглушительный треск и шорох, ломаю, ломаюсь – и после очередного удара снизу проваливаюсь в ватную тишину.
– Я упала на дерево, – объясняю я инспектору, который смотрит на меня такими большими глазами, какие бывают у персонажей японских мультиков-анимэ. – А машина свалилась в реку и утонула!
Мне нужна какая-то ответная реакция, но инспектор молчит, поэтому я поворачиваюсь к Грачику и повторяю:
– Я упала на дерево! Мне повезло, а той девушке – не повезло, ты понимаешь?
– Я знаю, знаю, – Грачик тянется меня обнять.– «Рено» тоже в речку упал, и его потащило вниз по течению, но там попалась большая коряга, и железяка зацепилась, а тело вода унесла.
– То есть ее тело не нашли, а меня обнаружили, но решили, что я – это она, потому что ее машину нашли, а мою – не нашли! – выдаю я, как накатывает понимание – с ускорением.
– Я че-то не понял, – прищуривается инспектор, сужая мультяшный японский взор до реалистичного азиатского разреза.
– Надо будет – объясним, – с нажимом говорит ему Грачик и разворачивает меня к посту задом, к дороге передом.
– Перепутать-то нас легко было: обе голые, обе без вещей и документов! – по инерции договариваю я. – И разобраться в ошибке, узнать меня просто некому было! Макс с Вальком с пьяных глаз только рыжую шевелюру той девушки вспомнили, а как раз волосы мне из-за травмы сбрили начисто! Грачик!
Я хватаю парня за руку и заглядываю ему в глаза:
– Ведь мои не узнали про аварию, правда? Для них я просто ушла и не вернулась, да? Они меня ждут? Скажи!
– Я так скажу: хорош, поехали! – хмурится Грачик.
Я не спорю, что для меня нехарактерно, и Грачик, крутя баранку, поглядывает на меня испытующе. Явно опасается какой-то выходки.
Чтобы не обманывать его ожиданий, я спрашиваю:
– Значит, сами все про меня разузнали, а мне ничего не сказали, доблестные спецслужащие?
Это не столько вопрос, сколько констатация факта, и уж точно не претензия. Я помню, как Саныч сказал: «Ты должна сама», и признаю, что это была правильная стратегия. Если бы мне просто рассказали мою историю, я не приняла бы ее как свою. Не скажу, что не поверила бы – просто не прониклась бы.
А теперь я не слушатель, я героиня этой страшноватой сказки.
«Да, ты в ней, и от тебя зависит, какой у нее будет конец», – необычно серьезно, без насмешки и иронии, подсказывает мой внутренний голос.
– В больницу? – спрашивает Грачик, которому не терпится сбыть меня с рук.
– Нет. Домой, – говорю я, не уточняя адрес.
А этого и не требуется.
Грачик без вопросов берет нужный курс и не нуждается в штурмане. Это хорошо, потому что я не в состоянии неотрывно следить за дорогой: я узнаю места, которые мы проезжаем, и это выбивает меня из настоящего в прошлое.
В последние годы мама часто повторяла, что у меня нет совести.
Когда я трезва, я с ней не спорю.
Совесть – лишь одна из моих утрат, я ведь много чего лишилась: красоты, здоровья, уважения и самоуважения, надежд и смысла жизни.
Другое дело – смысл смерти.
Я твердо знаю, почему и зачем должна умереть. Главное – не размыть это знание спиртным.
Я поклялась себе, что сегодня не выпью ни капли, и чтобы не поддаться искушению, выбрасываю свой единственный «полтинник» – сдачу, оставшуюся после покупки билета на пригородный автобус, – в мусорку у входа в супермаркет при мотеле «Тихая гавань». Взамен вытаскиваю из урны еще дымящий бычок и делаю вид, будто курю. На самом деле – высматриваю подходящую тачку.
Уже стемнело, поток машин на шоссе поредел, и то и дело автомобили сворачивают с трассы, чтобы пристать к «Тихой гавани». Путешественники разминают ноги, пользуются «удобствами», курят, делают покупки, ужинают в кафе, некоторые остаются ночевать в мотеле. Кто-то задерживается до утра, а кто-то после недолгой передышки продолжает путь, и я не сомневаюсь, что дождусь торопыгу, который даже не станет глушить мотор.
Он появляется минут через сорок. К этому моменту я уже не стою у порога с окурком, а сижу на узкой травяной полоске газона, почти неразличимая в тени березы. Моя белая майка сливается с ее стволом.
Торопыга выскакивает из белой «Приоры» и бросается в домик с литерой «М», недвусмысленно приседая и придерживая двумя руками живот.
Отлично! Некоторое время этот парень будет слишком занят, чтобы обращать внимание на происходящее за стенами сортира.
Мама правильно говорит – я бессовестная. Я угоняю чужую машину, прекрасно зная, что законный владелец транспортного средства не получит его обратно в целости и сохранности.
Надеюсь, этот парень слаб животом, а не головой, и ему хватило ума застраховаться от угона.
Я забираюсь в чужое авто – водительское сиденье еще теплое, машинка подрагивает, готовая бежать с места в карьер, и я не вижу смысла препятствовать ее порыву.
Меня никто не останавливает, не окликает и не преследует.
Я жму на газ и болидом лечу по трассе.
Торопыга оставил в машине свой мобильник. Я замечаю его, когда он просыпается и звонит. Это происходит минут через двадцать после моего бурного старта, за это время я отдаляюсь от мотеля километров на сорок, вплотную приближаюсь к горам и – главное – успеваю миновать последний до границы района пост ГИБДД, так что задержать меня уже не получится.
Я сбрасываю скорость, чтобы не попасть в аварию раньше времени (это было бы смешно), и раздеваюсь, стягивая с себя шорты, майку и парик одной рукой. Потом нажимаю на кнопку стеклоподъемника, перегибаюсь вправо и выбрасываю обувь, тряпье и скальп в окошко с пассажирской стороны. Было бы удобнее воспользоваться для этого окном слева, но тогда мои вещички не усвистят на обочину, а разлетятся по встречной полосе и привлекут внимание.