Старые девы злобными глазами смотрели на бледное лицо своей сестры, их несколько устрашил решительный вид вдовы.
— Кто эти люди, Эллен Дэррелль? — спросила младшая из двух старых дев. — Или вы хотите убить моего дядю, что привели к нему толпу посторонних в такое время, когда нервы его в самом плохом состоянии?
— Я привела не посторонних. Один из этих людей мой сын. Он пришел засвидетельствовать свое уважение деду после его возвращения из Индии.
— Ланцелот Дэррелль воротился! — воскликнули обе сестры в один голос.
— Да, воротился позаботиться о своих интересах, воротился с весьма признательными чувствами к тем, кто способствовал к тому, чтобы он был выслан из своей родной страны губить свою молодость в нездоровом климате.
— Некоторым в Индии удается, — злобно сказала Лавиния де-Креспиньи, — но я никогда не думала, чтобы Ланцелот Дэррелль мог получить там какую-нибудь выгоду.
— Как же вы были добры, что посоветовали ему ехать туда! — быстро возразила мистрис Дэррелль.
Потом, пройдя мимо изумленной мисс Лавинии, она приблизилась к дяде и наклонилась к нему.
Старик поглядел на свою племянницу, но в его голубых глазах, побледневших от старости, не виднелось, что он ее узнал.
— Дядюшка Морис, — сказала мистрис Дэррелль, — разве вы не узнаете меня?
Больной покачал головой.
— Да-да-да, — сказал он.
Но на лице его была бесстрастная улыбка, и будто он машинально произнес эти слова.
— Вы рады видеть меня, милый дядюшка?
— Да-да-да! — отвечал старик точно таким же тоном.
Мистрис Дэррелль с отчаянием взглянула на своих сестер.
— Неужели он всегда таков? — спросила она.
— Нет, — резко отвечала мисс Сюзанна, — он бывает таков только, когда ему надоедают. Мы сказали, что сегодня вашему дяде очень худо, Эллен, а несмотря на это вы так жестоки, что непременно хотите мучить его.
Мистрис Дэррелль обернулась к сестре со сдерживаемой яростью.
— Когда наступит день, в который меня примут здесь радушно, Сюзанна де-Креспиньи? — сказала она. — Я выбираю время, удобное для меня, и пользуюсь первой возможностью, какая мне представится говорить с моим дядей.
Она оглянулась на группу, оставшуюся позади ее, и сделала знак своему сыну.
Ланцелот Дэррелль прямо подошел к креслу своего деда.
— Вы помните Ланцелота, дядя Морис? — умоляющим тоном, сказала мистрис Дэррелль. — Я уверена, что вы помните Ланцелота.
Обе сестры завистливо и пристально смотрели на дядю. Казалось, будто густые тучи исчезали из памяти старика, потому что слабый свет сверкнул в его тусклых глазах.
— Ланцелот! — сказал он. — Да, я помню Ланцелота. Он в Индии, бедняжка, он в Индии.
— Он был в Индии, милый дядюшка, несколько лет. Вы помните, как он был несчастен: тот плантатор, к которому он должен был поступить, обанкротился, прежде чем Ланцелот доехал до Калькутты, так что мой бедный сын не мог даже воспользоваться единственным рекомендательным письмом, которое он взял с собой в незнакомую страну, следовательно, он должен был сам позаботиться о средствах к жизни. Климат был ему вреден, дядюшка Морис, и вообще он был там очень несчастлив. Он выносил так долго, как только мог, жизнь, несвойственную для него, а потом бросил все, чтобы воротиться в Англию. Вы не должны сердиться на моего бедного сына, милый дядюшка Морис.
Старик как будто оживился. Он беспрестанно кивал головой, пока племянница говорила с ним, а теперь на его лице проглядывало разумное выражение.
— Я не сержусь на него, — сказал он, — его была воля ехать и воротиться. Я сделал для него все, что мог, но, разумеется, он имел полное право выбирать себе карьеру, и теперь имеет. Я не требую, чтобы он повиновался мне.
Мистрис Дэррелль побледнела. Эти слова, как будто выражали отсутствие всякого интереса к участи ее сына. Она предпочла бы, чтобы дядя сердился и негодовал на возвращение молодого человека.
— Но Ланцелот желает угодить вам во всем, милый дядюшка, — умоляла вдова, — Он будет очень, очень огорчен, если он прогневал вас.
— Он очень добр, — отвечал старик, — он меня не прогневал. Он имеет полное право поступать, как знает! Я сделал для него все, что мог — я сделал все, что мог, но он совершенно свободен. Обе сестры с торжеством переглянулись. В этом состязании за милостивое расположение богача, по-видимому, ни Эллен Дэррелль, ни ее сын не приобретали никаких выгод.
Ланцелот наклонился над креслом старика.
— Я очень рад, что, по возвращении моем, нашел вас живым и здоровым, сэр, — сказал он почтительно.
Старик поднял глаза и пристально взглянул на красивое лицо, наклонившееся к нему.
— Ты очень добр, племянник, — сказал он, — я иногда думаю, что все желают моей смерти, потому что после меня останутся кое-какие деньги. Тяжело думать, что каждое дыхание наше неприятно тем, кто живет с нами — очень тяжело!
— Дядюшка! — закричали незамужние племянницы с ужасом, — когда это вам вообразилось!
Старик покачал головой и слабая улыбка мелькнула на его трепещущих губах.
— Вы очень добры ко мне, милые мои, — сказал он, — очень добры, но больным приходят в голову странные фантазии. Я иногда думаю, думаю, что я живу слишком долго для себя, и для других. Но это все равно, это все равно. Это кто такие? — спросил он совсем другим тоном.
— Это мои друзья, дядюшка, — отвечала мистрис Дэррелль, — а один из них ваш друг. Вы знаете мистера Монктона?
— Монктона! О, да-да! Монктон, нотариус, пробормотал старик. — А эта девушка кто такая? — вдруг вскричал он.
Голос и обращение его внезапно изменились, будто какое-то великое удивление гальванизировало его к новой жизни.
— Кто эта девушка? — продолжал он. — С белокурыми волосами, которая смотрит в эту сторону? Скажите мне, кто она, Эллен Дэррелль.
Он указывал на Элинор Вэн. Она стояла несколько поодаль от Джильберта Монктона и Лоры, она сняла свою широкую соломенную шляпку и повесила ее на руку, а ее каштановые волосы развевались от теплого летнего ветерка. Забыв о предосторожностях, в сильном желании посмотреть на самого дорогого друга ее отца, она подвинулась на несколько шагов вперед своих спутников и смотрела на группу, окружавшую кресло старика.
— Кто она, Эллен Дэррелль? — повторил де-Креспиньи.
Мистрис Дэррелль почти испугал нетерпеливый тон старика.
— Эта молодая девушка учительница музыки другой молодой девушки, которая воспитывается у меня, дядюшка Морис, — отвечала она— Что в ней привлекает ваше внимание?
Глаза старика наполнились слезами, которые медленно потекли по его поблекшим щекам.
— Когда Джордж Вэн и я были студентами в Модлине, — отвечал Морис де-Креспиньи, — друг мой был живым изображением этой девушки.