На этом его красноречие иссякло, потому что его порядком смутил пристальный взор Роберта Одли, устремленный на него.
— А не слишком ли вы торопитесь избавиться от своего зятя, мистер Молдон? — сурово спросил он.
— Я? Избавиться? От зятя? Да боже мой, сэр! Пусть, ради собственного блага, поступает, как ему заблагорассудится.
— Полагаю, ему, ради его же блага, следовало бы остаться в Англии и заняться воспитанием собственного сына, — сказал Роберт Одли.
— Не могу! Говорю тебе, не могу! — воскликнул Джордж. — Каждый дюйм этой проклятой земли мне ненавистен. Я хочу бежать отсюда, как бежал бы с кладбища. Завтра рано утром я улажу все денежные дела и уеду в Ливерпуль, не медля ни минуты. Пусть полмира отделяет меня от ее могилы!
Перед тем как покинуть гостиницу, он зашел к хозяйке и задал ей несколько вопросов о своей покойной жене.
— Бедствовали они здесь? — спросил он. — Наверное, сидели без пенни в кармане, пока она болела?
— Ой, да что вы! — замахала руками женщина. — Капитан, как и нынче, ходил в поношенном платье, но в кошельке у него всегда было полным-полно соверенов. Бедная леди ни в чем не нуждалась.
Услышав это, Джордж с облегчением вздохнул, хотя и не понял, откуда у вечно пьяного отставного лейтенанта, живущего на пенсию, равную половине прежнего оклада, могли взяться деньги на лечение дочери.
Однако Джордж был слишком поглощен своим горем, чтобы задуматься над этим всерьез, и потому не стал более задавать вопросов, но в компании тестя и Роберта Одли отправился на пристань, где стояло судно, следовавшее до Портсмута.
На прощание старик отвесил Роберту весьма церемонный поклон.
— А ведь ты, кстати, не представил меня своему другу, — с упреком обратился он к Джорджу.
Толбойз взглянул на него с непонимающим видом, и, прежде чем тот успел повторить свою просьбу, Джордж взбежал по трапу на судно.
Пароход вышел в открытое море, и вскоре контуры острова растаяли за горизонтом в лучах заката.
— Подумать только, — сказал Джордж, — всего лишь два дня назад я спешил в Ливерпуль, надеясь прижать супругу к своему сердцу, а нынче вечером спешу прочь от ее могилы!
Официальный документ, делавший Роберта Одли опекуном Джорджа Толбойза-младшего, был оформлен в адвокатской конторе на следующее утро.
— Великая ответственность, что и говорить! — воскликнул Роберт. — Я — и опекун кого-либо или чего-либо. Я, который за всю свою жизнь не сумел толком позаботиться о себе самом!
— Я верю в твое благородное сердце, Боб, — сказал Джордж. — Я знаю, ты не бросишь на произвол судьбы моего бедного мальчика и проследишь, чтобы дед с ним хорошо обращался. Из того, что я оставляю Джорджу, я возьму ровно столько, сколько мне понадобится, чтобы добраться до Сиднея, а там займусь прежней работой.
Но, видно, Джорджу суждено было самому стать опекуном своего сына, потому что, когда они прибыли в Ливерпуль, выяснилось, что корабль только что ушел, а другой будет не раньше чем через месяц. Друзья возвратились в Лондон, и Роберт, немало порадовавшись тому, что обстоятельства сложились подобным образом, в полном блеске явил Джорджу свое гостеприимство, отдав ему гостиную, наполненную щебетом птиц и ароматом цветов, а себе приказав стелить в гардеробной.
Увы, горе — чувство эгоистичное, и Джордж даже не понял, на какие жертвы пошел друг. Он знал лишь, — что для него самого солнце померкло и все радости жизни кончились. Дни напролет он курил сигары, невидящим взором уставившись на клетки с канарейками и с нетерпением ожидая, когда закончится его вынужденное пребывание в столице.
Но в один прекрасный день, когда этот срок подходил к концу, к нему явился Роберт Одли, осененный блестящей идеей. Один из его коллег, отправляясь в Санкт-Петербург на целую зиму, пожелал, чтобы Роберт составил ему компанию, и Роберт согласился при том единственном условии, что вместе с ними в путешествие отправится и Джордж.
Джордж сопротивлялся как мог, но, когда понял, что Роберт от своего не отступится и либо уедет с ним, либо не уедет вовсе, сдался, уступив настояниям друга.
— Какая разница? — промолвил он, размышляя вслух. — Куда бы ни ехать, лишь бы подальше от Англии.
Роберт Одли пропустил эти унылые слова мимо ушей, довольный уже тем, что одержал верх в нелегком противоборстве.
Путешествие обещало быть весьма удачным, поскольку все трое молодых людей сумели обзавестись рекомендательными письмами, адресованными самым влиятельным жителям русской столицы.
Перед отъездом из Англии Роберт написал письмо кузине Алисии, где рассказал ей о старом своем друге Джордже Толбойзе, об их будущей поездке и о том, что Джордж недавно потерял молодую жену.
Алисия не заставила себя ждать с ответом. Вот что она написала:
«Дорогой Роберт!
Как жестоко с твоей стороны сбегать в этот ужасный Санкт-Петербург как раз накануне открытия охотничьего сезона! Я слышала, в России такой неблагоприятный климат, что у людей просто отваливаются носы, а поскольку нос у тебя довольно длинный, советую вернуться, не дожидаясь наступления русских холодов. Что он за человек, этот молодой Толбойз? Если он тебе так нравится, приезжай с ним в Одли-Корт, как только вернешься из путешествия. Леди Одли передает через меня свою просьбу: пожалуйста, купи ей партию соболей. На цену внимания не обращай; главное — пусть будут самые красивые, какие только можно купить за деньги. Папочка просто без ума от своей новой жены, а мы с ней до сих пор не можем ужиться. Не то чтобы она мне вовсе была не по душе — по тому, как она себя здесь ведет, она скоро завоюет сердца всех, кто ее знает, — но держится она слишком уж по-детски, не по-возрасту дурашливо.
До свидания. Искренне твоя
Алисия Одли».
Миновал первый год вдовства Джорджа Толбойза. Черная траурная лента на его шляпе выцвела и потускнела. Сегодня, на закате последнего августовского дня, он все так же сидел и курил сигары в тихих комнатах на Фигтри-Корт. Все было как год назад, когда весь ужас его горя еще был для него непривычен и казалось, что все, что ни есть в этой жизни важного, все, что ни есть пустякового, каждое ее явление и каждый ее предмет — все вокруг преисполнено великой скорби.
Прошел год, но боль в его душе по-прежнему не улеглась, хотя внешне он почти не изменился. Одному богу известно, какие бури отбушевали в нем за это время! Одному богу известно, какие приступы самопорицания снедали честное сердце Джорджа, когда долгими бессонными ночами он думал о своей жене, которую бросил на произвол судьбы!
Однажды во время заграничного путешествия Роберт Одли рискнул поздравить Джорджа с тем, что тот наконец воспрял духом, но в ответ Джордж лишь горько рассмеялся.
— Знаешь, Боб, — сказал он, — некоторые наши парни, раненные в Индии, возвращаются домой с невынутыми пулями. Они никому не рассказывают о своих ранах, на вид это вполне здоровые и бодрые люди, внешне совсем такие, как ты и я. Но стоит измениться погоде — хотя бы чуть-чуть — или атмосферному давлению совсем немного отклониться в ту или иную сторону, и раны их снова начинают болеть, как в тот первый день, когда они получили их на поле боя. Получил свою рану и я, Боб; моя пуля сидит во мне до сих пор, и мне суждено унести ее с собой в могилу.