Путешественники вернулись из Санкт-Петербурга весной, и Джордж вновь поселился в апартаментах друга, лишь изредка покидая их для того, чтобы навестить в Саутгемптоне маленького сына. Всякий раз он привозил с собой кучу всевозможных игрушек и сластей, но Джорджи по-прежнему дичился родного отца, и сердце молодого человека не однажды сжималось при мысли о том, что не только жена, но и сын потерян для него безвозвратно.
«Что же делать? — думал он. — Забрать его у деда — значит разбить ему сердце, а оставить все как есть… Тогда он вырастет совершенно чужим мне человеком, куда более привязанным к старому пьянице и лицемеру, чем к собственному отцу. А я, невежественный человек, служивший в тяжелых драгунах, что я смогу дать ребенку? Чему научить? Тому, как курить сигары да без дела слоняться день-деньской?»
30 августа, ровно через год после того, как Джордж прочел в «Таймсе» объявление о смерти жены, молодой человек впервые снял с себя траурные одежды, а со шляпы — выцветшую черную ленту и положил все это в дорожный сундук, где хранил связку писем жены и прядь ее волос. Роберт Одли никогда не видел ни этих писем, ни длинной пряди шелковистых волос, а Джордж ни разу не упомянул имени покойной жены с того дня, как, побывав в Вентноре, узнал подробности ее кончины.
— Напишу-ка я своей кузине Алисии, Джордж, — объявил молодой адвокат. — Послезавтра — первое сентября. Я напишу ей и сообщу, что мы с тобой собираемся приехать на недельку в Одли-Корт, отдохнуть и пострелять.
— Ах, нет, нет, Боб, поезжай без меня. Я там придусь не ко двору, и я бы предпочел…
— …похоронить себя на Фигтри-Корт среди моих собак и канареек! Нет, милый, этого я никак не допущу.
— Но я не интересуюсь охотой.
— Ты думаешь, я интересуюсь? — с очаровательной наивностью воскликнул Роберт. — Ей-богу, я не отличу куропатки от голубя даже с трех шагов. За всю жизнь я не подстрелил ни одной птицы, хотя на военной службе ружье изрядно оттянуло мне плечо. В Эссекс я наезжаю только для того, чтобы развеяться, хорошо покушать и полюбоваться на честную физиономию дядюшки. На этот раз, кстати, у меня будет еще одна причина для визита: хочу взглянуть на образец совершенства, свою новую тетушку. Итак, едем, Джордж?
— Едем, если тебе так хочется, — кротко отвечал Джордж Толбойз, с детской покорностью подчинившись воле друга.
Однако в письме, которое пришло через несколько дней, Алисия Одли сообщила, что молодые люди не могут быть приняты в Одли-Корт.
«У нас в доме семнадцать свободных спален, — писала молодая леди торопливым почерком, за которым проглядывало негодование, — и все же, дорогой Роберт, ты со своим другом приехать не сможешь: миледи вбила себе в свою глупую голову, что она слишком больна, чтобы принимать визитеров (хотя, поверь, она не более больна, чем я, а ведь я-то совершенно здорова!), и никаких заезжих джентльменов (грубых и неотесанных мужчин, по ее словам) ей в доме не нужно. Пожалуйста, извинись перед своим другом мистером Толбойзом и передай ему, что папочка надеется свидеться с вами во время охотничьего сезона».
— И все-таки жеманство миледи не закроет нам дорогу в Эссекс, — решительно заявил Роберт, скручивая письмо в жгут, чтобы разжечь им свою большую пенковую трубку. — Вот что мы сделаем, Джордж. В Одли есть премиленькая гостиница, и места для рыбной ловли там отменные. Съездим туда на недельку. Рыбная ловля лучше, чем охота: лежи себе на бережку да знай поглядывай на леску. Что много наловишь, не ручаюсь, но что удовольствие получишь на целый год — даю гарантию.
С этими словами он поднес скрученное письмо к каминной решетке, но потом передумал и, разгладив скомканный листочек, задумчиво промолвил:
— Бедная малышка Алисия! Она не заслужила, чтобы с ее письмом обращались так жестоко.
Он положил письмо в конверт и бросил его в ящик письменного стола, на котором было написано «Важное». Бог знает каких только диковинных бумаг не было в этом ящике, но не похоже, любезный мой читатель, чтобы там хранилось что-либо представляющее сколько-нибудь значительную ценность для юридической практики. И если бы кто-то в эту минуту сказал молодому адвокату, что столь заурядная вещица, как короткое письмо его двоюродной сестры, станет в один прекрасный день звеном ужасной цепи улик, которую он медленно выкует в том единственном уголовном расследовании, к какому будет иметь отношение, — то очень может быть, что брови мистера Роберта Одли взметнулись бы на сей раз чуть выше обычного.
На следующий день молодые люди покинули Лондон, прихватив на двоих один чемодан, одну удочку и одну снасть, и поехали в Одли — беспорядочно раскинувшуюся старомодную деревушку, быстро приходящую в упадок. Они подоспели как раз ко времени, когда в местной гостинице «Солнышко» можно было заказать добрый обед.
Поместье Одли-Корт, находившееся в трех четвертях мили от деревни, располагалось, как я уже упоминала, глубоко в лощине. Со всех сторон его окружал прекрасный строевой лес. Дойти туда можно было только по проселочной дороге, по обеим сторонам которой росли высокие деревья. Для столь яркой личности, как бывшая мисс Люси Грэхем, поместье, несмотря на его деревенскую прелесть, было довольно скучным местом, однако баронет в неизбывной щедрости своей превратил жилые комнаты старого серого строения в маленький дворец для своей молодой жены, и леди Одли была счастлива, как ребенок, задаренный новыми дорогими игрушками.
Где бы она ни появлялась — она, казалось, изливала вокруг себя потоки счастья и солнечного света. Так было прежде, так было и теперь. Мисс Алисия не скрывала своего презрения к легкомысленности и ребячливости мачехи, и все же Люси — леди Одли любили больше и восхищались ею чаще, чем дочерью баронета, ибо в самой ее ребячливости было очарование, против которого могли устоять немногие. Прекрасное лицо леди Одли осеняла невинность, присущая лишь ребенку. Ей было двадцать лет, но давали ей не более семнадцати. Читать она не любила, учиться чему-либо терпеть не могла. Одиночество она также не выносила и предпочитала либо выезжать в свет, либо коротать время в обществе Фиби Маркс, возлежа на софе в своей роскошной гардеробной и обсуждая с горничной, какое платье надеть к обеду, или, усевшись на бархатные подушки, болтать обо всем, что взбредет в голову, положив рядом шкатулку с драгоценностями — дарами сэра Майкла, без конца пересчитывая их и любуясь.
Едва она появилась на нескольких балах в Челмсфорде и Колчестере, как ее немедленно признали первой красавицей графства. Высокое положение, богатейший дом, каждая прихоть тут же исполняется; где бы она ни появилась, все взоры разом обращаются в ее сторону; муж, любящий ее без памяти и щедрой рукой дающий деньги «на булавки»; никаких бедных родственников, взыскующих материальной поддержки и покровительства — одним словом, во всем Эссексе не было никого счастливее Люси — леди Одли.
Перенесемся, однако, в гостиницу «Солнышко», где только что отобедали наши молодые друзья. Окна широко раскрыты настежь, свежий деревенский ветерок свободно гуляет по комнате. Погода великолепная, ранняя осень уже кладет на листву свои первые мазки. Одни поля все еще желтеют от несжатой пшеницы, а на других она уже вся легла под сверкающим серпом. Широкогрудые кони, тяжело ступая, медленно развозят по дворам богатейший урожай. На тех, кто просидел в Лондоне взаперти все жаркие летние месяцы, это производит неописуемое впечатление. Впервые после смерти жены Джордж Толбойз испытал чувство, похожее на радость.