- Денис давал кому-то почитать, и ему не вернули, а он не может вспомнить, кому отдал. Мне хочется, чтобы книга у меня была, я частенько ее перечитываю.
- Почему?
Мне стало интересно. Сама я Переса-Реверте не читала, хотя, конечно, слышала о том, что он пишет изысканные интеллектуальные детективы. Что же такое есть в его книге, что заставляет старого чекиста возвращаться к ней снова и снова? Шпионские страсти? Тайны работы контрразведки?
- Почему? - повторил вслед за мной Николай Григорьевич. - А вы сами не читали?
- Нет.
- Тогда послушайте. "Баррикады опустели, герои, некогда связанные солидарностью, превратились в одиночек, хватающихся за все, что попадается под руку, лишь бы уцелеть. Вы никогда не чувствовали себя пешкой, забытой на шахматной доске, в каком-нибудь углу? Она слышит за спиной затихающий шум сражения, старается высоко держать голову, а сама задает себе вопрос: остался ли еще король, которому она могла бы продолжать служить?"
У меня перехватило горло, на глазах выступили слезы и тихонько покатились по щекам. Хорошо, что Николай Григорьевич продолжал идти вперед и на меня не смотрел. Сколько боли и горечи было в его голосе! И сколько этой самой боли и горечи было в словах, которые он цитировал на память! Пешка, забытая в углу шахматной доски, - потрясающий образ. Она старается высоко держать голову, не показывать, как ей страшно, как она растеряна в своем непонимании, но у нее есть чувство долга и обязанности солдата, и она готова выполнять их до конца, даже ценой жертвы, ценой собственной жизни.
И она не подозревает, что ни ее жертва, ни ее жизнь уже никому не нужны, потому что короли договорились, все поделили и давно попивают терпкое вино, закусывая фруктами и ведя дружескую деловую беседу. Битва окончена, но короли об этом знают, а пешки - нет, пешки продолжают сражаться, истекая кровью, потому что о них все забыли.
Чем ярче прорисовывалась в моем воображении картинка, обрастая деталями, тем сильнее текли слезы, тем больше сжималось сердце и тем хуже я видела тротуар у себя под ногами. Инстинктивно я ухватила Николая Григорьевича под руку, чтобы не споткнуться.
- Вы все поняли, - негромко проговорил он, по-прежнему не поворачиваясь ко мне. - Поэтому вы и плачете. Теперь вы понимаете, почему я люблю этого писателя и перечитываю его книги?
- Понимаю, - выговорила я, стараясь, чтобы голос не дрожал.
- Перес-Реверте, видно, очень много думал о судьбах людей, по тем или иным причинам выкинутых из жизни, - продолжал Старый Хозяин. - По старости ли, или в связи со сменой власти, или идеологии, или моды, но они оказываются выкинутыми, исключенными, забытыми. Ненужными. Вот послушайте еще, Ника. Это уже из другой книги, из "Учителя фехтования": "Самое прекрасное таится именно в том, что остальные считают устаревшим… Не кажется ли вам, что сохранить верность свергнутому монарху достойнее, чем присягнуть взошедшему на трон?" Перес-Реверте пишет об Испании, но на самом деле оказывается, что он пишет о нас. О нашем поколении в эпоху перемен. Ну, вы уже не плачете?
- Нет. Все в порядке.
Я осторожно выдернула руку из-под его локтя. В моем понимании Главного Объекта произошли уточняющие перемены. Дело не только в том, что он не принял новую жизнь со всеми ее проявлениями, но и в том, что эта жизнь не приняла его самого, отвергла, забыла, задвинула в дальний угол шахматной доски и бросила там на произвол судьбы. Он-то готов был жизнь положить на алтарь служения Родине, да только Родине его жизнь и не нужна вовсе, кому нужен старый хлам, далекий от современных требований мобильности и компьютерной грамотности, при этом еще и нагруженный устаревшей идеологией?
Я так погрузилась в мысли о Николае Григорьевиче как олицетворении всех пешек, забытых на шахматных досках, что даже некоторое время не думала о шантажисте и о звонке Никотину. К счастью, сегодня Старый Хозяин не собирался гулять, как обычно, три часа, он ограничился всего лишь походом в книжный магазин. Вернувшись домой, он попросил сделать ему чай и гренки с сыром, потом Мадам затеялась наводить красоту и велела мне приготовить ей для компресса отвар ромашки и череды, потом Кассандру вырвало прямо на бежевый ковер, и пришлось замывать и зачищать рыжевато-коричневое пятно. Наконец все разошлись: Николай Григорьевич - в свою комнату с книгой, Наталья - в спальню с компрессами. Можно было позвонить.
- Есть новости, - спокойно, даже как-то равнодушно сообщил Назар Захарович.
- Хорошие? - спросила я с замиранием сердца.
- Неплохие. Очень даже неплохие. Не хочешь сегодня полечиться, капельницу поставить?
- Хочу. Когда и где?
- Боюсь показаться банальным, но пока еще довольно холодно, чтобы гулять с женщиной по улицам, а тем более с такой красавицей, как ты, - задребезжал он своим неповторимым смешком. - Ты не возражаешь пообедать со мной? Я приглашаю, - тут же добавил он, вспомнив, очевидно, мои финансовые резоны для отказа.
- Хорошо. Только где-нибудь, где попроще, ладно? - попросила я.
- Бережешь мой карман? - усмехнулся Никотин.
- Нет, боюсь, что не смогу соответствовать в смысле внешнего вида, - отпарировала я. - Одета я бедновато.
Он велел мне через час приехать на "Красные Ворота". Наталья, выслушав сквозь три слоя марлевых салфеток, смоченных в горячем отваре, мою просьбу отпустить меня для прохождения медицинских процедур, вяло махнула рукой, что означало милостивое согласие. На всякий случай я сделала полную перестановку в холодильнике, составив все диетпитание на одну полку и снабдив каждую емкость приклеивающейся бумажкой с четкой надписью: что это такое, из чего приготовлено и кому предназначено. И пусть только попробуют перепутать, уроды!
Трясясь в вагоне метро, я глянула на себя в темное стекло и внезапно подумала: "Кадырова, тебе не кажется, что ты едешь на свидание?" Мысль показалась мне дурацкой, и, как всякая дурацкая мысль, она потянула за собой следующую, еще более нелепую. А что, если очаровать старого Никотина, женить его на себе, получить московскую прописку, крышу над головой, сменить паспорт и уйти работать врачом? И покончить со всеми этими пьяными Гомерами, изменяющими мужу Натальями, высокомерными Аленами, бестактными Денисами и требующими постоянного присмотра Главными Объектами? Покончить со всей этой тягомотиной, с ролью жалкой бесправной приживалки, с подъемами в половине шестого утра независимо от дня недели, потому что Николай Григорьевич в любой день встает в шесть, и к этому времени я должна быть умыта, одета и готова принести ему утренний чай с булочками. Покончить с экономией на всем, вплоть до колготок, которые я, как в старые добрые времена, снова ношу зашитыми, а не выбрасываю. Конечно, я не буду при Никотине купаться в роскоши, об этом и речи нет, но мне не нужны его деньги, мне нужен официальный статус и нормальные документы, с которыми можно жить и работать в Москве. А на еду и шпильки я себе как-нибудь заработаю. И плюнуть на шантажиста, пусть себе достает Наталью, пусть присылает свои фотографии Гомеру, Денису, Алене или даже Николаю Григорьевичу, пусть будет скандал, пусть Николай Григорьевич…, ну и пусть, мне больше не нужна будет эта работа.