Марция поднялась и, держа чашу в руках, обошла каменную глыбу. Инструменты лежали в ящике, ожидая, что она возьмет их в руки. Марция медлила. А если так и оставить глыбу? Не человек, но намек на человека, не лицо — но лишь едва угадываемые скулы, резкий прочерк носа, будто залепленные воском глазницы. Лишь
высокий лоб отчетливо и мощно высунулся из камня. Красивый лоб. Красивая голова. Марция отставила чашу и, встав на скамейку, погладила незавершенную статую по плечу, будто пыталась под слоем мрамора нащупать упругие мускулы гладиатора. Статую Вера заказал ей Римский исторический музей. Гладиатор, выигрывавший трижды Большие Римские и дважды Аполлоновы игры, должен быть увековечен в мраморе.
— Неплохое начало. Но смотри не ошибись, не затащи и этого гладиатора к себе в койку, — раздался за спиной насмешливый голос.
Марция вздрогнула всем телом и медленно, стараясь унять охватившую ее дрожь, обернулась.
Перед ней стоял невысокий темноволосый молодой человек. Лицо его с черными выпуклыми глазами и крупным ртом было почти красиво, если бы… Марция так и не смогла понять, что же портит лицо незнакомца, ибо он улыбнулся — и первое неприятное впечатление тут же исчезло. На госте были новомодная двуцветная сине-белая туника и сандалии с узорными ремешками.
— Как ты сюда попал? — она не нашла нужным придать своему голосу хоть каплю любезности. — Терпеть не могу, когда приходят без спросу!
— Надеюсь, ты простишь своего давнего и самого горячего поклонника…
— Кто ты? — оборвала Марция его признания.
— Гай Бенит Плацид — это имя тебе что-нибудь говорит? Мой отец — Гай Гарпоний.
— Если твой отец банкир… — начала она неуверенно.
Нет, она ошибается, того богача звали Гарпоний Кар, и он давно умер. Бенит рассмеялся.
— Мой отец — штукатур из третьей центурии Римских художников стенной живописи и штукатуров. Звучит гораздо хуже, чем банкир, не так ли?
Он явно намекал на Пизона, но Марция почему-то не разозлилась. Наглость этого типа ей импонировала. Она любила дерзких. А дерзкий и наглый — почти одно и то же.
— Ого, доспехи Цезаря! — Бенит подошел к деревянной кукле, обряженной в золоченый броненагрудник с замысловатым рельефом, у пояса висел широкий кинжал с широким лезвием и золотой рукоятью. — Хочешь изваять наследника в полный рост?
— Хотела. Но решила сделать только бюст.
— Наши желания всегда не совпадают с нашими возможностями. Я — маляр, а хотел бы быть скульптором.
— Одно время я занималась стенными росписями, — в задумчивости проговорила Марция. — Но теперь оставила это.
— Что же тебе помешало? — он взял резец и приставил его к незавершенной статуе Вера, будто отыскивал место, куда собирался всадить его, как нож.
— Что ты делаешь? Положи на место! — крикнула Марция.
Бенит изобразил шутливый испуг и отступил.
— Так что тебе помешало расписывать стены? — спросил он, вертя в руках резец. Марция пожала плечами в ответ.
— Наверное, мой гений…
— Ты его видела?
— О нет. Ты же знаешь — с гениями встречаются лишь гладиаторы да избранники богов.
— Ерунда. Люди с творческой душой постоянно общаются со своими гениями.
Если у них достаточно таланта, разумеется, — он и не скрывал, что оскорбляет ее намеренно.
В этот раз Марция разозлилась.
— Убирайся, — прошипела она.
— Не смею ослушаться, — Бенит поклонился и шагнул к двери. — Но я не понимаю, почему ты сердишься. Может быть, тебе не нужны скульптуры? Может — что-то другое? Подумай об этом, если ты умеешь думать.
Когда дверь за ним закрылась, Марция сообразила, что этот наглый тип унес с собой ее резец. Ее инструмент! Марция выскочила в атрий, потом в перистиль. Но наглеца уже и след простыл. Пока Марция звала Котта, пока тот примчался, на ходу отряхивая перепачканный мукой фартук, прошло несколько минут. Котт пустился в погоню, однако, как показалось хозяйке, без всякой охоты.
«Зачем Бениту резец?» — бормотала Марция, расхаживая по перистилю вокруг маленького бассейна, по углам которого застыли в пляске мраморные сатиры. У одного из них оказалась отбита рука. Срубленная резцом кисть валялась на мозаичном полу — крошечная кисть человека… или ребенка… кто бы мог подумать, что ручка ребенка так похожа на ручку сатира, урода… Урода…. Марция вздрогнула всем телом.
Детей не будет. У нее никогда уже не будет детей…
Наконец послышались шаги.
— Котт! — крикнула Марция.
Но появился не Котт. В перистиль, немного сутулясь и старательно растягивая губы в улыбке, вошел худенький юноша с бесцветным лицом, несоразмерно длинными руками и короткими ножками. На его уродливом теле пурпурная туника выглядела почти насмешкою.
— А, это ты, Александр… — она попыталась улыбнуться, но при этом продолжала хмурить брови, а ноздри ее тонкого носа раздувались в ярости. — Один подонок разозлил меня ужасно. Так что не обращай внимания, если я буду ругаться вслух.
Цезарь смотрел на нее с испугом и восхищением одновременно.
— Пойдем в мастерскую, — продолжала она, наконец сумев изобразить на лице улыбку, и взяла его за руку, как ребенка, не замечая, что лицо юноши залилось краской. — Я закончила твой бюст. Ты получился необыкновенно похож. Но при этом такой красавчик. Первый красавчик в Риме, с Марсом в глазах!
«Посадить Марса в глаза», — это было любимым выражением Манлия.
«Любой урод сделается неотразим, если посадить ему Марса в глаза!» — любил повторять ее учитель.
— Август будет доволен, — Цезарь следовал за Марцией и смущенно улыбался.
— А ты?
— Боголюбимая Марция… — начал он и задохнулся, не зная, что еще сказать.
Она подвела его к закрытому покрывалом бюсту и, придав лицу торжественное выражение, сделала знак приготовиться. Цезарь замер, неотрывно глядя на покрывало. Марция жестом фокусника сдернула ткань. И Цезарь увидел своего двойника — его лоб и щеки отливали голубизной, как и положено отсвечивать благородному афродисийскому мрамору. Бюст получился необыкновенно похож и в то же время красив каким-то скрытым тайным благородством.
— О Марция, ты равна небожителям, — пролепетал юноша.
В ту же минуту что-то внутри каменной головы треснуло, и мрамор медленно, будто нехотя, принялся раскалываться надвое. Одна половина его осталась на постаменте. А вторая рухнула к ногам Марции. Цезарь отскочил. Лицо его посерело от страха, глаза бессмысленно выпучились. И тут за его спиной распахнулась дверь. Цезарь с визгом забился в угол. На пороге стоял Котт. Он бросил короткий взгляд на развалившийся бюст и сокрушенно покачал головой.