Когда мальчик полз там, по снежному гребню, этот немец, вполне возможно, сначала следил в свой бинокль, шевелится или не шевелится, а потом отдал приказ: открыть огонь. Мальчик – неизвестно, жив или умер. А этот немец сидит живой… И как остался жив, непонятно. Тем более докладывали, что стрелял до последнего. Парабеллум из рук выбили.
Он снова посмотрел на немца и вдруг подумал: «А может, сидит сейчас и радуется, что жив, в плену и все позади. У них, в котле, все равно теперь перспектива одна: если не плен – смерть…»
Но лицо немца – худое, сильное, замкнутое, спокойно-ненавидящее – ничем не подтверждало этой мысли. Нет, не рад, что в плену. Чувствуется, когда бывают рады, а у этого не чувствуется. Они еще сила, такие, как этот, с ними еще нахлебаешься горя…
Интересно все же, пойдут они в контратаку или примирятся? Навряд ли примирятся. Высотка ключевая. Недаром у них тут наблюдательный пункт был.
И, обеспокоенный этой, снова, упрямо, из-под всех других выплывшей мыслью, услышал слабый писк телефона и радостно кинулся к трубке, больно ударившись о стол раненой рукой.
– Двадцать первый, где находитесь? – послышался голос Туманяна.
Синцов доложил, что находится на высотке и что, по сведениям пленных и собственным выводам, здесь ранее находился наблюдательный пункт командира немецкой дивизии.
– Как противник? Не контратакует?
– Пока нет.
– Уточните координаты для заградительного огня.
Синцов уже сам держал это в уме – подготовить заградительный огонь артиллерии перед высоткой на случай, если немцы пойдут в контратаку. Но хотя наизусть помнил координаты, прежде чем сказать, еще раз, для очистки совести, взглянул на карту.
– Будет сделано, – обещал Туманян. – Чугунова снял с позиций, уже идет к вам. Ильин ждет смены. Сдаст участок и приведет остальных. Будешь весь там, где сидишь. Понял меня?
– Понял, – весело сказал Синцов, радуясь, что прежний участок уже принимают соседи и скоро весь его батальон будет здесь в кулаке.
– Где ваши минометчики? Ильин потерял их…
– А я им приказал, как дам ракету, что ваял высотку, сразу идти ко мне. Наверно, в пути.
– Тогда понятно, – сказал Туманян. – И роту автоматчиков к вам направляю.
Он говорил открытым текстом: хотел подбодрить и, видимо, не считался с возможностью, что немцы в сложившейся обстановке могут подслушать.
Только покончив с главным, что беспокоило и его и Синцова, спросил о потерях. Синцов доложил.
– А какие потери понес немец?
– Во много раз большие. Еще не все подсчитали.
И это были уже не слова, как часто бывало раньше, это было действительно так.
– Командира батальона в плен захватили. – Синцов искоса взглянул на продолжавшего неподвижно сидеть немца.
– Пришлите ко мне.
– Боюсь, не доведут.
– Пришлите с офицером.
– Пока не с кем, все на счету. Богословский ранен. Рыбочкина назначил на роту. Прошу утвердить.
– Утверждаю. Богословского вывезли?
– Пока у меня.
– Тяжелый?
– Да, – Синцов поглядел на Богословского.
– Как у вас там, просторно? Разместите все, что подойдет?
– Вполне.
– Приготовьте мне землянку, попозже сам приду. Левашов пошел к вам с Чугуновым. Ждите!
– Слушаюсь.
– До утра доживем – к ордену представлю, – сказал Туманян. – А пока спасибо!
«Доживем или не доживем, а живыми обратно не уйдем», – подумал Синцов, но вслух не сказал. Лучше сделать молча, чем, сказав, не сделать.
– Ну что там? – спросил Богословский. – Про меня спрашивал?
– Передал тебе благодарность за взятие высотки, – сказал Синцов; услышанное от командира полка «спасибо» было поровну или не поровну, а одно на всех.
В землянку вошел уполномоченный.
– Завалишин прислал. – Он растер рукавицей лицо с заиндевевшими бровями. – Что от меня требуется?
– Связь установили, – сказал Синцов. – С Туманяном говорил, весь батальон сюда идет. А требуется от тебя – погреться. Посиди у телефона, а я пойду.
– Там все в порядке, – сказал уполномоченный, – а греться мне некогда. Одного раненого не нашли – Котенко, сержанта, нет. Он со мной шел и упал у самой высотки… Не убитый, я уже за спиной слышал, как от раны в крик закричал. А фельдшер заявляет, что всех подобрал. Врет! Он сука ласковая, я его давно в виду имею. При начальстве трется, а к людям без внимания. Сейчас солдат возьму, сам схожу, я место помню.
– Ладно, иди, – сказал Синцов, – только по-быстрому. А Рыбочкина сразу сюда пришли. Пусть у телефона посидит, я все же пойду.
Уполномоченный кивнул и вышел.
– Да, если не подберут, замерзнуть недолго, – сказал Богословский, наверно подумав о себе.
Рыбочкин зашел почти сразу же, как только вышел уполномоченный. На ремне поверх полушубка у него висел немецкий парабеллум в черной треугольной кобуре.
– Возьмите, товарищ старший лейтенант. – Он вытащил из-за пазухи второй такой же парабеллум. – Его, – кивнул он на немца. – Лично у него взял и для вас сохранил. Я уже свой пробовал – бой у их сильный, будь здоров!
Синцов усмехнулся.
– Оставь себе про запас. Я к нагану привык. Посиди у телефона; связь уже есть, и люди к нам идут.
– Ох, замечательно тут у вас, тепло! – притопнул по полу валенками Рыбочкин.
И при виде этого счастливого замерзшего долговязого мальчика Синцов не удержался от шутки.
– Грейся на всю катушку! Только не усни, чтоб трофей твой не сбежал. – Он кивнул на немца и вышел из землянки.
Обратно в землянку Синцов вернулся только через час. Сразу, как вышел, оказалось – забот полон рот. Сначала подошли минометчики, и надо было выбрать вместе с ними позицию. Потом уполномоченный вместе с солдатом притащил Котенко. Если бы не пошел сам, раненый так бы и замерз в сорока шагах от землянок. Потерял сознание, а раз без голоса, то и прошли, как мимо мертвого. Синцов разозлился, приказал разыскать фельдшера, хотел накрутить ему хвост. Но фельдшер словно чувствовал – как сквозь землю провалился! Сказали, что пошел за лошадью и не вернулся.
Потом понемногу стала подтягиваться в метели рота Чугунова. Люди сильно замерзли, и надо было вместе с Чугуновым поскорей разместить их, чтобы отогрелись.
Левашову, который пришел вместе с Чугуновым, доложил самое необходимое на ходу, в окопе, и пригласил пройти в землянку. Тем более что с ним явился тот, второй корреспондент, заика. Все-таки принесла его сюда нелегкая вместе с Левашовым. Левашов было заупрямился, хотел обойти окопы, но Синцов настоял: