Деньги я ему вернула. С процентами, как и положено.
Пусть у меня никогда не было женского счастья, и пусть я не знаю, что это такое, и не любила, как желанного мужчину, своего мужа, и близости душевной у меня с ним никогда не было. И пусть всю нашу совместную жизнь я чувствовала себя рядом с ним как студентка, сдающая вечный экзамен своему преподавателю. И пусть я никогда не могла расслабиться, всегда оставалась напряженной, как струна, боясь разочаровать его чем-то или подвести, и держала спину, и строго придерживалась всех его правил, и даже дома всегда была с прической, макияжем, на невысоких каблуках и в домашней, но элегантной одежде. И пусть я не могла быть открытой до конца ни с кем, теперь уже даже с мамой, и никогда не могла позволить себе быть самой собой, пряча свои мысли и эмоции.
Но я ему бесконечно благодарна за все, что он для меня сделал!!!
За маму, которую благодаря только его вмешательству и, по большому счету, заботе удалось вылечить и полностью поставить на ноги. За Максимку, который вырос не безотцовщиной заброшенным, в нищете, с матерью, надрывающейся изо всех сил в тщетных попытках добиться материального благополучия. За то, что он стал ему пусть не отцом, но близким другом, наставником, уважающим мальчика за его характер и силу духа. И за то, что мой сын вырос рядом с воспитавшим его мужчиной, занимался вместе с ним спортом, получал ответы на свои мальчишечьи вопросы, формировался как личность, мужал, умнел и очень многому у него научился. И что никогда Роман Олегович не давил на ребенка, не пытался сломать его характер, переделав под себя.
Я бесконечно благодарна ему за то, какой он меня сделал, что я представляю собой на сегодняшний день, за то, что помог получить самое лучшее образование и невероятно многому научил, за то, что создал из невзрачной серой гусеницы настоящую бабочку, за то, что огранил свой бриллиант!
Я не знаю, кем бы я стала и чего достигла бы без его помощи, руководства и протежирования. Я, разумеется, сделала бы все возможное и невозможное, чтобы чего-то добиться и поднять сына, дав ему достойную жизнь и образование, все бы жилы из себя вытянула, но сделала бы! Но уж точно не за такой короткий срок, не достигнув так быстро столь высокого профессионального уровня и статуса. А если бы мама не поднялась и умерла, вообще не знаю, как бы я вытянула. Справилась бы я, сильная и упорная, но с такими жизненными, физическими и духовными потерями, что на саму жизнь у меня бы сил не осталось. Я не собираюсь мусолить все эти «если» и перебирать варианты, как сложилась бы моя жизнь, — я точно знаю, что без него я бы таких успехов не достигла.
Но каждый день своих одиннадцати лет замужества я платила за эту сделку и за тот расчет, по которому вышла замуж! Каждый день. Все справедливо!
В начале две тысячи девятого Роман Олегович внезапно заболел.
У него обнаружили скоротечный рак поджелудочной железы. Это было не просто шоком для всех нас, это казалось настолько невозможным, что мы не могли поверить! Он всегда внимательно следил за своим здоровьем, занимался спортом, никогда не курил, никогда не злоупотреблял алкоголем, лишь на торжествах и официальных мероприятиях, и порой мог выпить граммов пятьдесят хорошего дорогого конька после тяжелого дня. Он вел здоровый образ жизни и правильно питался: практически не ел жареного, острого и соленого, включал в рацион много свежих овощей, фруктов, свежевыжатых соков и предпочитал мясу рыбу. Он был идеально здоров, бодр, молод — ему было всего пятьдесят восемь лет!
Роману Олеговичу стало плохо во время лекции, коллеги вызвали «Скорую», его срочно госпитализировали, и к тому моменту, когда я примчалась в больницу, врачи уже успели сделать предварительное обследование и поставить диагноз.
— Рак поджелудочной, — скорбным голосом сообщил мне доктор.
— Этого не может быть! — отказалась верить я и принялась объяснять: — Он следит за своим здоровьем, раз в полгода проходит обследование, ведет очень здоровый образ жизни. Может, вы перепутали что-то?
— Мирослава Витальевна, вы же знаете, я Романа знаю давно и дружу с ним, я перепроверил все дважды. Для меня это тоже полнейший шок!
— Что надо делать, Виктор Михайлович? — тут же собралась я.
— Ничего, — развел он руками, чуть не плача. — Рак скоротечный, уже неоперабельный, ему осталось несколько месяцев.
— Нет! — покрутила я отрицательно головой, отступая и от врача, и от страшного диагноза, и повторила: — Нет! Я отвезу его в Германию, в Израиль, скажите куда!
— К сожалению, ему и там не помогут…
Черной тучей безысходности на меня опустилось понимание, что это конец, и отчаяние от невозможности что-то изменить, исправить, помочь…
Последние четыре месяца его жизни были ужасом и кошмаром для всех нас, оставшихся без надежды на выздоровление Романа Олеговича, вынужденных видеть его мучения и стремительное угасание.
Я ушла с работы, отказавшись от всех дел и клиентов, назначив на свое место заместителя, уведомила Игоря о своем решении и осталась с мужем. Роман Олегович настоял, чтобы его поместили в дорогой хоспис, где в палате поставили кровать и для меня, чтобы была возможность постоянно находиться рядом.
Мама и Маргарита Валентиновна приезжали каждый день, возили нам еду, сменную одежду и все необходимое для меня — я практически не покидала госпиталь и отлучалась всего два раза за эти месяцы на короткое время, передоверив заботу о муже Маргарите Валентиновне.
Максим навещал нас чуть ли не каждый день. И первое время, пока Роман Олегович еще мог нормально общаться, они много и долго о чем-то разговаривали, выставляя меня из палаты, играли в шахматы, и Максимка стойко держался, стараясь не показывать, насколько испуган этой бедой. А потом я запретила ему приезжать, не хотела, чтобы он видел папу Ромолега обессиленным, в состоянии полного неотвратимого угасания.
Игорь почернел весь от беды. Я и не предполагала, что он был так привязан к отцу и так его любил, что Роман Олегович так много для него значил.
— Он не был демонстрирующим свою любовь отцом, — откровенничал со мной Игорь, когда Роман Олегович заснул, и, оставив присматривать за ним санитарку, мы пошли пройтись по госпитальному парку, — он был суровым, требовательным, отстраненным и холодным. И когда мама умерла, он даже не заплакал, и я долго обвинял его в этом. Порой мне казалось, что я его ненавижу. Но это прошло, просто однажды я понял, что он не говорит о своей отцовской любви и не выражает ее эмоционально, а проявляет ее делами и поступками. Понял, что всю жизнь отец вел, направлял меня, помогал постоянно и очень много для меня сделал.
Игорь так до конца и не верил, что я искренне уважаю и ценю его отца, и все одиннадцать лет нашей супружеской жизни все пытался уличить меня в корысти и при каждой встрече на семейных ли мероприятиях, на работе ли обращался ко мне со скрытой язвительностью.
Но один раз он неожиданно приехал в хоспис и застал тяжелую для зрелища картину, как мы с нянечкой занимаемся помывкой больного после желудочного «сброса» — это уже под самый конец Романа Олеговича было. Мы с мужем не хотели, чтобы кто-нибудь видел его в таком состоянии, и я пускала посетителей только тогда, когда Роман Олегович был помыт, побрит, причесан, с небольшим макияжем, делавшим его похожим на прежнего, ухоженного и элегантного.