Он ехал рядом со мной на смирной кобыле, к седлу которой с обеих сторон были приторочены две большущие сумки из потертой кожи. Он объяснил мне, что в одной из этих сумок находятся принадлежности его профессии — чернильница, перья и бумага.
— Для чего же предназначена вторая? — спросила я, посмотрев на сумку — в отличие от первой она казалась на вид совсем пустой.
— Она предназначена для денег, собранных с арендаторов нашего лэрда, — отвечал поверенный, похлопав по сумке рукой.
— Очевидно, ожидаются солидные поступления, — предположила я.
Мистер Гоуэн благодушно пожал плечами.
— Не такие уж значительные, моя дорогая. В большинстве своем деньги поступают в пенсах, полупенсах, вообще в мелкой монете. А мелкая монета, как известно, занимает гораздо больше места, чем деньги более крупного номинала. — Он улыбнулся — быстрой, кривоватой улыбкой тонких сухих губ. — Но все же эту увесистую массу меди и серебра легче перевозить, чем остальную часть дохода, получаемого его лэрдетвом.
Он обернулся и бросил быстрый взгляд через плечо на две большие, запряженные мулами телеги, сопровождавшие нас.
— Мешки с зерном и связки репы обладают по — крайней мере тем преимуществом, что они неподвижны. Не возражал бы я и против домашней птицы, если она в клетках, а лапки у нее связаны. Даже против коз, хотя они причиняют определенные неудобства своей всеядностью. Одна из них съела в прошлом году мой носовой платок, но тут я сам был в известной степени виноват — кончик платка торчал у меня из кармана. — Тонкие губы вытянулись в линеечку. — В этом году я, однако, отдал особое приказание. Мы не станем принимать живых свиней.
Необходимость охранять сумки мистера Гоуэна и обе телеги объясняла присутствие двадцати или около того вооруженных мужчин в составе нашего отряда по сбору ренты. Все они ехали верхом, кроме того, нас сопровождали и вьючные животные, нагруженные, как я предполагала, продовольствием для всех участников поездки. Мистрисс Фиц, провожая меня и щедро осыпая различными предупреждениями и увещеваниями, сказала также, что условия путешествия будут самыми первобытными, многие ночи придется провести, расположившись лагерем при дороге.
Мне очень любопытно было узнать, что заставило такого явно образованного и умелого в своей области человека, как мистер Гоуэн, выбрать место для работы в глуши Шотландского нагорья, далеко от удобств и удовольствий цивилизованной жизни, к которым он привык.
— Ну что ж, — отвечал он на мои расспросы, — будучи молодым человеком, я имел небольшую практику в Эдинбурге. Кружевные занавески на окнах, начищенная медная табличка с моим именем на дверях. Но мне надоело составлять завещания и акты о передаче имущества, надоело видеть каждый день одни и те же лица. Я взял и уехал, — заключил он просто.
Он приобрел лошадь и кое-что из нужных вещей и отправился в путь, сам не зная, куда он едет и что станет делать по прибытии на место. — Видите ли, я должен вам признаться, — продолжал он, слегка прикоснувшись к носу платком с вышитой на нем монограммой, — что у меня есть склонность к… приключениям. Однако ни мое сложение, ни традиции нашей семьи не соответствовали существованию, какое ведут разбойник с большой дороги или мореплаватель, ибо в то время именно эти области деятельности представлялись мне наиболее богатыми с авантюрной точки зрения. В качестве альтернативы я выбрал дорогу вверх, в горы Шотландии. Я думал, что, может быть, мне удастся уговорить главу какого-нибудь клана взять меня к себе на службу.
И во время своего путешествия он как раз и натолкнулся на такого главу.
— На Джейкоба Макензи, — произнес он с улыбкой, в которой читались воспоминания. — И был он злобный рыжий старый негодяй. — Мистер Гоуэн кивнул в ту сторону, где впереди нас сияли сквозь туман яркие волосы Джейми Мактевиша. — Его внук очень на него похож. Впервые мы встретились, когда я оказался под прицелом его пистолета, потому что Джейкоб собирался меня ограбить и сделал это. Я без сопротивления отдал своего коня и свои сумки, иного выбора у меня не было. Но, полагаю, Джейкоб был весьма поражен, когда я настойчиво предложил сопровождать его, хотя бы и пешком.
— Джейкоб Макензи. Это отец Колама и Дугала? — спросила я.
Старый юрист наклонил голову.
— Да. Но, конечно, тогда он не был лэрдом. Он стал им через несколько лет… с моей пусть и незначительной помощью, — скромно добавил он и заметил с оттенком ностальгии: — В те времена все было менее… цивилизованно.
— Вот как? — вежливо вставила я. — Ну, и Колам, так сказать, унаследовал вас?
— Нечто в этом роде, — согласился юрист. — Понимаете ли, после смерти Джейкоба получилось некоторое… замешательство. Колам унаследовал Леох, это так, однако… — Поверенный внимательно поглядел вперед, потом обернулся назад, чтобы убедиться, что никто не может нас подслушать.
Мой вооруженный сосед ускакал вперед и присоединился к своим товарищам, а от следовавших позади телег мы находились по меньшей мере на расстоянии четырех конских корпусов.
— Колам был тогда уже взрослым мужчиной лет восемнадцати или даже постарше, — продолжил Гоуэн свой рассказ. — У него были все задатки будущего главы клана. Он женился на Летиции и тем самым укрепил союз между Макензи и Камеронами. Я составлял для них брачный контракт, — добавил он, — но вскоре после женитьбы с ним произошел несчастный случай во время набега. Сломал большую бедренную кость, и она плохо срослась.
Я кивнула. Так оно и должно было случиться.
— А потом, — со вздохом продолжал Гоуэн, — он слишком рано встал с постели, скатился с лестницы весьма неудачно и сломал вторую ногу. После этого он пролежал в постели почти целый год, но вскоре стало ясно, что он сделался калекой. К несчастью, именно в это время умер Джейкоб.
Маленький юрист замолчал, очевидно, собираясь с мыслями. Снова поглядел вперед, словно кого-то искал. Не найдя, опустился в седло.
— И как раз тогда еще поднялась вся эта шумиха в связи с замужеством его сестры, — сказал он. — А Дугал… Дугал, боюсь, держался тогда не слишком правильно. Он, видите ли, мог стать во главе клана, но, вероятно, оказался для этого недостаточно зрелым. — Гоуэн покачал головой. — Суматоха вокруг этого дела поднялась невероятная. В ней приняли участие и двоюродные братья, и дядюшки, и арендаторы… пришлось созвать большое Собрание, чтобы решить вопрос.
— Но они в конце концов выбрали Колама? — спросила я, снова восхитившись силой личности Колама Макензи.
Бросив искоса взгляд на иссохшего маленького человечка, который ехал рядом со мной, я подумала, что Колам к тому же оказался удачлив в выборе союзников.
— Выбрали, но только благодаря тому, что братья неколебимо держались вместе. Никаких сомнений по поводу храбрости или ума Колама, разумеется, не было, сомнения касались только его физического состояния. Было ясно, что он уже никогда не поведет своих людей в бой. Но был еще Дугал, крепкий и здоровый, хотя порою безрассудный и слишком горячий. Он встал за креслом брата и поклялся слушать его во всем, быть его ногами и его рукой, держащей меч в битве. И тогда предложили, чтобы Колам стал лэрдом и руководил всем в обычное, мирное время, а Дугал назначен военачальником клана и руководил им во время военных действий. Так создалось это положение, не имевшее прецедента.