— Мой дорогой Джейми, — сказал Грей, разрываясь между смехом и раздражением, — правильно ли я понял, что вы предлагаете мне ваше тело в уплату за обещание позаботиться об Уилли?
Фрэзер покраснел до корней волос.
— Ну да, — проговорил он, еле ворочая языком. — Вы хотите этого. Или нет?
В ответ Грей разразился таким смехом, что никак не мог остановиться и в конце концов вынужден был сесть на поросший травой берег, чтобы прийти в себя.
— Боже мой, — сказал, утирая глаза. — Вот уж не думал, что доживу до подобного предложения!
Фрэзер молча стоял над ним. Его силуэт четко обрисовывался в утреннем свете, шапка рыжих волос пламенела на фоне бледно-голубого неба. В мимолетной усмешке, слегка изогнувшей уголки его рта, Грей почувствовал облегчение.
— Стало быть, вы не хотите меня?
Грей поднялся на ноги, отряхивая штаны.
— Видимо, я буду желать вас до своего смертного часа. — Эти слова прозвучали в его устах как нечто само собой разумеющееся. — Это такое искушение…
Он покачал головой, стряхивая с ладоней мокрую траву.
— Вы и вправду думали, будто я могу потребовать — или принять — какую-либо плату за подобную услугу? — спросил он. — На самом деле я считал бы свою честь глубоко задетой этим предложением, не будь мне известна глубина чувства, подтолкнувшего вас к нему.
— Да, конечно, — пробормотал Джейми. — Я вовсе не хотел вас обидеть.
Грей не знал, смеяться ему или плакать. Он протянул руку и коснулся щеки Джейми, снова вернувшей цвет светлой бронзы.
— Кроме того, — произнес он еще тише, — вы не можете дать мне то, чего не имеете.
Сказав это, Грей скорее ощутил, чем увидел, что напряжение несколько отпустило этого рослого человека.
— Я обещаю вам свою дружбу, — тихо сказал Джейми. — Если, конечно, для вас это имеет какую-то ценность.
— Великую ценность, заверяю вас.
Несколько мгновений двое мужчин стояли молча, потом Грей вздохнул и, подняв глаза, прищурился на солнце.
— Становится поздно. Полагаю, у вас сегодня еще очень много дел.
Джейми прочистил горло.
— Да, конечно. Наверное, мне и впрямь пора заняться делами.
— Наверное.
Грей одернул полы жилета, собираясь идти. Но Джейми немного замешкался, а потом, как будто это решение только что созрело, шагнул вперед, наклонился и взял лицо вновь обретенного друга в свои руки.
Грей ощутил кожей тепло больших ладоней и мгновенное прикосновение мягкого широкого рта к его губам.
Это касание оставило мимолетное впечатление силы и нежности, обдало слабым запахом эля и свежеиспеченного хлеба. Затем все развеялось, и Джон Грей остался один, щурясь под сияющим солнцем.
— О… — сорвалось с его губ.
Джейми смущенно улыбнулся и пробормотал:
— Ну ладно. Надеюсь, я ничего не испортил.
Он повернулся и скрылся в ивняке, оставив лорда Джона Грея возле воды в полном одиночестве.
Несколько мгновений губернатор молчал, потом поднял глаза и с бесцветной улыбкой тихо сказал:
— То был первый случай, когда он хотя бы прикоснулся ко мне по доброй воле. Первый и последний, если не считать нынешнего вечера, когда я вручил ему другой экземпляр миниатюры.
Я сидела совершенно неподвижно, забыв о бокале с бренди в руках, и сама не могла бы сказать, какие именно чувства меня одолевали: потрясение, ярость, ужас, ревность, жалость, — все они омывали мое сознание, волна за волной, взаимно перекрываясь, смешиваясь и порождая более сложные эмоции.
Совсем недавно была жестоко убита женщина, и после увиденной сцены эта миниатюра — маленький, выполненный в красноватых тонах портрет — казалась нереальной.
На мгновение мы оба забыли о преступлении, воздаянии — вообще обо всем, кроме того, что лежало сейчас между нами.
Губернатор пристально всмотрелся в мое лицо и первым нарушил молчание:
— Надо же, мне ведь еще на корабле показалось, что я вас узнал. Но я решил, что ошибся, так как был уверен, что вы давно умерли.
— Ну, там же было темно, — ляпнула я очевидную глупость и провела рукой по волосам, чувствуя легкое головокружение из-за бренди и недосыпа. А потом до меня дошло, что он сказал. — Узнали меня? Но мы никогда не встречались!
Он помедлил и кивнул.
— Помните темный лес в горной Шотландии, возле Кэрриарика, двадцать лет назад? И юнца, совсем еще мальчишку, со сломанной рукой? Вы мне ее вправили.
Он поднял и продемонстрировал руку.
— Господи боже!
Я схватила бокал и сделала такой большой глоток бренди, что поперхнулась, закашлялась и уставилась на него слезящимися глазами. Сейчас, когда стало ясно, где и когда мы виделись, мне действительно вспомнились прежние, юношеские черты этого лица. Возмужание и возраст лишили его былой мягкости.
— Вы были первой женщиной, грудь которой мне посчастливилось увидеть, — сухо сказал он. — Такое, знаете ли, не забывается. То было настоящее потрясение.
— От которого вы, похоже, успели оправиться, — довольно холодно отозвалась я. — Надеюсь, вы также простили Джейми за то, что он тогда сломал вам руку и угрожал вас расстрелять.
Он слегка покраснел, поставил свой бокал и сбивчиво пробормотал:
— Я… ну… да.
Некоторое время мы сидели молча, потому что оба не знали, что сказать. Раза два он набирал воздух с очевидным намерением заговорить, но оно так и осталось неосуществленным. В конце концов он закрыл глаза, словно вверяя свою душу Богу, а открыв их, посмотрел на меня.
— Знаете ли вы…
Он уставился на свои сцепленные руки. На его пальце, точно слеза, поблескивал голубой камень.
— Знаете ли вы, — произнес он снова, тихо, как будто обращаясь к своим ладоням, — что значит любить кого-то и знать, что никогда — никогда! — вам не принести любимым ни покоя, ни радости, ни счастья? Знать, что вы не способны сделать их счастливыми, причем не потому, что вы или они в чем-то виноваты, но всего лишь из-за того, что вы родились не подходящим для них человеком?
Я сидела молча, видя перед собой не его, а совсем другого человека, привлекательного, но не блондина, а темноволосого, и ощущала не теплое дыхание тропического вечера, а ледяную руку бостонской зимы. Видела красный свет, пульсирующий, словно вытекающая толчками из сердца кровь, на белых больничных простынях.
«…Только потому, что вы родились не подходящим для них человеком…»
— Знаю, — прошептала я, сцепив руки на коленях. Я говорила Фрэнку, чтобы он оставил меня. Но он не мог, так же как я не могла любить его по-настоящему, потому что истинная любовь преследовала меня повсюду.