В горле встал плотный ком, и я сглотнула, пытаясь набраться храбрости, чтобы задать вопрос.
У Джейми был отсутствующий вид. На его лбу, контрастируя с рассветной красотой лагуны, залегли хмурые морщины.
— О чем задумался? — спросила я, не находя в себе сил попросить его успокоить меня и страшась услышать правду.
— О чем еще можно сейчас думать? — отозвался Джейми, не отводя взгляда от ламантин. — Об Уиллоби, ясное дело.
Мне события минувшей ночи уже представлялись отдаленными и не столь значительными. Но факт оставался фактом — убийство было совершено.
— И до чего додумался?
— Сначала я вообще не мог поверить, что Уиллоби мог совершить что-то подобное. Разве такое возможно?
Он помолчал, чертя пальцем узоры по запотевшему стеклу.
— Но все же…
Джейми повернулся ко мне с озабоченным лицом.
— Мне кажется, я понял. Он был одинок, страшно одинок!
— Странник в чужой стране, — тихо произнесла я, припоминая стихи, запечатленные в таинстве четких черных чернил, вверенные морю и посланные на крыльях белой бумаги в полет к давно утраченному дому.
— Да, то-то и оно.
Он остановился, задумался, поскреб пятерней в волосах, заблестевших медью в лучах солнца нового дня.
— И когда мужчина бывает настолько одинок… Ну, может быть, говорить такое не совсем прилично, но единственный способ хотя бы на время забыть об этом одиночестве состоит в том, чтобы заняться любовью с женщиной.
Джейми опустил голову и уставился на руки.
— Вот что побудило меня жениться на Лаогере, — тихо сказал он. — Не жалость к ней и к двум маленьким девчонкам. И уж конечно, не то, что мои яйца не давали мне покоя!
Тут уголок его рта дернулся, но быстро расслабился.
— Только необходимость забыть о том, что я одинок, — заключил он и, не находя себе места, снова отвернулся к окну. — Полагаю, что китаец пришел к ней, желая этого — нуждаясь в этом! — но она не приняла его.
Джейми пожал плечами, устремив взгляд на зеленую гладь лагуны.
— И, боюсь, он мог это сделать.
В центре лагуны, перевернувшись на спину, лениво плавала на поверхности ламантина, подставив солнышку брюхо и сидевшего на нем детеныша.
Несколько минут Джейми молчал, и я тоже, не зная, как вернуть разговор к тому, что было увидено и услышано мной в резиденции губернатора.
Джейми тяжело вздохнул и повернулся ко мне. Несмотря на явные следы усталости, лицо его было полно решимости. Примерно так он, бывало, выглядел перед битвой.
— Клэр, — начал Джейми, и я тут же напряглась, ибо по имени он называл меня лишь в очень серьезных обстоятельствах. — Клэр, мне нужно тебе кое-что сказать.
— Что? — машинально спросила я, вдруг осознав, что на самом деле не хочу этого слышать.
Я непроизвольно отступила на шаг, но он удержал меня за руку. Что-то было зажато у него в кулаке. Он взял мою несопротивляющуюся руку и вложил в нее это «нечто». Мне и без взгляда стало ясно, что это такое: ладонь ощутила изгиб рамки и легкую шероховатость покрытой краской поверхности.
— Клэр… — произнес он с трудом. — Клэр, должен признаться тебе… у меня есть сын.
Ничего не сказав, я разжала руку. Да, именно этот портрет я уже видела в кабинете у Грея: дерзкий, самоуверенный мальчишка, каким мог бы быть в детстве человек, находившийся сейчас рядом со мной.
— Я никогда никому о нем не рассказывал, даже Дженни.
Это удивило меня настолько, что я уточнила:
— То есть Дженни не знает?
Он покачал головой и отвернулся, уставившись на ламантин. Встревоженные нашими голосами, они отплыли на некоторое расстояние, но вскоре успокоились и снова принялись пастись на водорослях лагуны.
— Это случилось в Англии. Я… я не мог дать ему свое имя, даже не мог сказать, что он мой. Он бастард, понимаешь?
Щеки его порозовели — впрочем, может быть, то были лишь отблески восходящего солнца. Джейми закусил губу и продолжил:
— Я не видел его с тех пор, как он был еще ребенком.
Джейми взял у меня маленький портрет, который лег в его ладонь, как детская головка, и склонился над ним.
— Я боялся говорить тебе, — сказал Джейми, понизив голос. — Боялся, как бы ты не подумала, будто у меня дюжины бастардов… Как бы ты не подумала, будто Брианна значит для меня меньше из-за того, что есть и другое дитя. Но я люблю Брианну, Клэр, люблю гораздо сильнее, чем в состоянии выразить словами.
Он поднял голову и посмотрел прямо на меня.
— Ты простишь меня?
— Ты… — Слова не шли у меня с языка, но вопрос необходимо было задать. — Ты любил ее?
На его лице отразилась глубокая печаль, но глаз Джейми не отвел.
— Нет, — тихо сказал он, — даже не хотел; это она хотела меня. Мне следовало бы найти какой-то выход, как-то остановить ее, но я не смог. Она хотела, чтобы я разделил с ней ложе. Так и вышло, а в итоге она умерла.
Он опустил взгляд, длинные ресницы закрыли глаза.
— Перед лицом Господа я виноват в ее смерти, и тем более виноват, потому что не любил ее.
Ничего не сказав, я лишь коснулась рукой его щеки, он же в ответ положил свою руку на мою, крепче прижал ее к щеке и закрыл глаза. На стене рядом с нами сидел геккон почти такого же желтого цвета, как и штукатурка. Светало, и его шкурка начинала поблескивать.
— Какой он? — тихо спросила я. — Твой сын?
Джейми, не открывая глаз, слегка улыбнулся.
— Избалованный и упрямый, — прозвучал такой же тихий ответ. — Со скверными манерами, шумный, несдержанный.
Джейми заговорил еще тише, так что его было едва слышно:
— А еще красивый, обаятельный, сильный и храбрый.
— И твой, — добавила я, и его рука напряглась, прижимая мою к колючей щетине.
— И мой, — повторил Джейми с глубоким вздохом, и я заметила выступившие из-под опущенных век блестящие капельки слез.
— Ты должен верить мне, — сказала наконец я.
Он медленно кивнул и открыл глаза, продолжая удерживать мою руку.
— Разумеется, должен. Но я все время думал, как рассказать тебе про Джиниву, Уилли, про Джона, наконец. Ты знаешь про Джона?
Он слегка нахмурился, но расслабился, когда я кивнула:
— Он мне рассказал. Обо всем.
Джейми удивленно поднял брови, но справился с собой и продолжил:
— Особенно после того, как ты узнала о Лаогере. Как я мог рассказать тебе обо всем этом и ожидать, что ты поймешь разницу?
— А в чем она, разница?