Потом я вернулся в Москву, но жить как прежде уже не смог. Сейчас я опять в Лобнинске, Федор. Я решил не беспокоить тебя визитом, а написать все в письме. Завтра я иду к следователю со своим тяжелым признанием. Мне не нужен трехдневный срок на раздумья, который я когда-то давал Виктору. Я сделаю признание сам и отвечу за все сам. Мне ничего не нужно от жизни. Она черна, как мой глаз. Кто знает, может быть, не Виктор тому виной? Может быть, будь я с двумя глазами, она все равно не повернулась бы ко мне белой своей стороной? Кто знает?.. Прости меня, Федор. И будь счастлив.
Неудачник и никчемный человек Роман Картыленко».
Еще не дойдя до середины письма, Лосев почувствовал, как глаза заволакивает щемящая сырость. А когда он закончил читать, то уже плакал в голос. Второй раз со вчерашнего вечера слезы катились у него из глаз. Их накопилось так много за последнее время, что теперь они не могли остановиться. Они текли по щекам, капали на колени. Их некому было сдерживать. Да и не для чего.
– Надо было дождаться, Ромка, – твердил Федор, всхлипывая, – и жизнь обязательно повернулась бы к тебе своей белой стороной! Она же серая! Серая, а не черная.
Только сейчас взгляд его упал на оставленный Еленой сверточек на столе. Он совсем про него забыл! Лосев придвинул к себе и развернул благоухающий знакомыми духами носовой платок. Из него тоскливо и безнадежно смотрел на Федора стеклянный человеческий глаз…
«Я делаю признание сам и отвечу за все сам…» – закончил читать Гаев и, откинувшись на стуле, закурил. «Все на своих местах, – резюмировал он. – Через пару дней можно будет предъявлять обвинение. Надо еще раз прокрутить в голове порядок следственных действий». И следователь потянулся к спасительной кружке с надписью «Андрей».
И опять, в тот самый момент, когда он насыпал кофе десертной ложечкой, его отвлекли. Затрещал телефон, и Гаев просыпал кофейные гранулы на груду бумаг.
– Здравствуйте, это Лосев говорит.
«Легок на помине», – злорадно подумал следователь и, опережая Федора, произнес с расстановкой:
– Я собирался вам сообщить, что в деле об убийстве Камолова появился подозреваемый. Вы мне можете понадобиться в ближайшее время в качестве свидетеля, поэтому прошу вас пока никуда не пропадать.
– В каком деле? – переспросили на том конце провода, и Гаев своим безошибочным чутьем почувствовал недоброе.
– В деле об убийстве Виктора Камолова. Вашего знакомого, Лосев… – сказал он ледяным голосом.
– Вас, наверно, ввели в заблуждение, – продолжала ерничать трубка. – Камолова никто не убивал.
«Готово дело! – пронеслось в голове у Гаева. – Он окончательно тронулся, бедняга. После того как ему дали по башке, он все хуже и хуже день ото дня».
– Виктор Камолов жив и здоров, – убеждал следователя голос Лосева. – Цел и невредим… Если не считать отсутствующей кисти на левой руке…
Гаев молчал.
– Вы прямо сейчас можете в этом убедиться, – настаивала трубка, – пишите адрес: улица Птушко…
Следователь положил трубку и долго сидел, уставившись на папку с уголовным делом.
– И ни одному Лосеву не удастся его развалить или запутать, – машинально повторил Гаев вслух свою недавнюю мысль, поднял в воздух папку и с отчаянием хлопнул ею по столу.
Лосев собрал вещи, окинул прощальным взглядом квартиру, в которой оставлял столько воспоминаний, и отправился на вокзал, чтобы купить билет до Склянска. По дороге он заехал в студию.
Федор еще раз обошел зал, уже по-новому разглядывая каждый предмет, потом вынул диск из компьютера, подержал его на ладони, будто взвешивая, и убрал в карман. Затем он принес из подсобной комнаты молоток и разнес вдребезги компьютер, модулятор, модем и всю аппаратуру, даже самую безобидную. Учинив этот окончательный погром, он аккуратно запер студию и отправился в другой конец города, чтобы нанести визит, которого от него ждали с нетерпением.
Лобник слушал недолгий и холодный рассказ Федора, поминутно вскакивая и кругами бегая по комнате. Наконец он остановился.
– Диск при вас? Дайте его мне… Все оказалось совсем не так, как я предполагал. Меня подвела логика. Я допустил ошибку, полагая, что убит настоящий Камолов.
– Вы допустили ошибку много раньше, профессор, – ответил Лосев.
Лобник согласно закивал:
– Вы правы. Это когда я беспечно оставил диск Виктору?
– Нет. Когда решили, что вы маленький бог.
Федор бережно вынул из кармана диск, опять взвесил его на ладони и резко сжал пальцы, сминая в кулаке мозаику мелкого ломаного пластика. Он высыпал осколки прямо на пол – под ноги обомлевшему профессору.
Через полтора часа Лосев уже сидел в плацкартном вагоне, прижавшись лбом к стеклу и мрачно наблюдая за ускользающими картинами оставленной им в прошлом жизни.
В Склянске ему предстояло найти отца. Он долго колесил по городу, вспоминая названия улиц, переулков и тупиков, которые когда-то слышал от своей Елены. Он был почему-то уверен, что отец каким-то неведомым образом связан с семьей настоящей Елены. Иначе откуда было взяться стольким совпадениям, стольким мистическим катаклизмам, сошедшимся из расфокуса в единой точке – в этом захолустном городишке? Но еще больше Федор хотел увидеть ЕЕ. Ту, которая даже не знала о его существовании, которая даже не ведала, какой прекрасной и сильной может быть любовь!
Он бродил по унылым улицам, растерянно всматриваясь в таблички на низкорослых домах, и представлял ЕЕ. Ее большие, прекрасные глаза, ее руки, протянутые к нему в радостном ожидании. Он предвкушал удивление и восхищение на ее красивом лице.
И он нашел ее дом! Сначала он постучался в два дома напротив. В первом никто не ответил, и его облаяла собака, а во втором сразу указали на двухэтажный бежевый фасад с мезонином:
– Там они живут! Там!
Федор с бьющимся сердцем остановился перед калиткой из редких сколоченных досочек. Он не знал, что сделает, что скажет. Ему вдруг стало страшно от мысли, что она не полюбит его, прогонит. Нет, не может быть! Они же любили друг друга в той, в другой, ненастоящей жизни… И Федор придумал первые слова, с какими появится в этом чужом и таком родном доме. Он скажет: «Здравствуй, Лена. Меня зовут Федор. Ты ничего не знаешь обо мне. Но я знаю о тебе все. И я тот человек, который сделает тебя счастливой. Потому что я люблю тебя!»
Но ни эти, ни какие-то другие слова ему не понадобились…
Лосев пошатнулся, и колени его ослабли. Он ухватился, раня ладони, за острые концы деревянных кольев, а глаза его наполнились ужасом. В легкой беседке, заросшей смородиной, в десяти метрах от него чаевничала семья. Маленькая девочка лет шести весело позвякивала ложкой о вазу с вареньем.