— А когда? — как-то спросила ее Лиззи, но Брианна не ответила. Но я знала, когда, когда приедет Роджер.
— А если он вообще не явится? — сказал мне Джейми сейчас, когда мы были с ним наедине. — Боюсь, тогда бедный парнишка так и останется без имени до самой смерти. Господи, до чего же упряма эта девчонка!
— Она верит в Роджера, — бесстрастно ответила я. — И ты мог бы попытаться в него поверить.
Он окинул меня внимательным взглядом.
— Есть разница между верой и надеждой, Сасснек, и ты это знаешь ничуть не хуже меня.
— Ну, тогда почему бы тебе не надеяться? — огрызнулась я и повернулась к нему спиной, обмакнула перо в чернильницу и аккуратно стряхнула излишки чернил. У малыша выступила сыпь на попке, и из-за этого он просыпался ночью по несколько раз (а вместе с ним просыпались и все остальные в доме), так что глаза у меня распухли и покраснели, и я не склонна была проявлять терпимость и прочие христианские качества.
Джейми демонстративно обошел стол и сел напротив меня, опустив подбородок на сложенные руки, так что мне поневоле пришлось посмотреть на него.
— Я бы постарался, — сказал он, и в его глазах блеснуло веселье. — Если бы смог решить, что же это в итоге — вера или надежда, и надо ли надеяться на то, что он приедет, или на то, что он не явится.
Я улыбнулась, потянулась через стол и мазнула кончиком пера по его переносице, ставя знак примирения, а потом вернулась к своей работе. Джейми сморщился и чихнул, потом выпрямился и всмотрелся в лист бумаги, лежавший передо мной.
— Что это ты такое делаешь, Сасснек?
— Сочиняю свидетельство о рождении нашего маленького Гизмо… по мере своего разумения, — ответила я.
— Гизмо? — с сомнением в голосе повторил Джейми. — Это что, христианское имя?
— Думаю, да, хотя на этот счет можно лишь гадать, если человека зовут, например, Пантален или Онуфриус. Или Ферролус.
— Ферролус? Хм… Сомневаюсь, чтобы я хоть раз такое слышал. — Джейми откинулся на спинку стула и сложил руки на коленях.
— Один из моих любимчиков, — сообщила я, аккуратно записывая дату рождения и время — хотя бы это было у нашего бедняжки… Это были два неоспоримые пункта свидетельства о рождении: дата появления на свет и имя врача, принимавшего роды.
— Ферролус, — продолжила я, немного развеселившись, — это святой покровитель заболевшей домашней птицы. Великомученик. Он был римским трибуном и тайным христианином. Когда это обнаружилось, его заковали в цепи и бросили в выгребную яму при тюрьме в ожидании суда… ну, я полагаю, камеры были просто переполнены. Однако он, похоже, был отчаянным смельчаком. Он умудрился сбросить с себя цепи и сбежал через сточную трубу. Но его поймали, притащили назад и обезглавили.
Джейми тупо уставился на меня.
— И какое он имеет отношение к курам и цыплятам?
— Понятия не имею. Пошли запрос в Ватикан, — посоветовала я.
— М-мм… А, ладно, я и сам-то всегда был поклонником святого Гуйгнола.
Я видела, как в глазах Джейми блеснуло озорство, но не удержалась и спросила:
— А он чему покровительствует?
— О нем говорят, что он помогает импотентам. — Блеск в глазах Джейми стал ярче. — Я однажды видел его статую, в Бресте; там говорят, что ей уже тысяча лет. И статуя, скажу тебе, чудесная; у святого петушок размером с ружейный ствол, и…
— Что?
— Да дело не в размерах, не в том чудо, — сказал Джейми, жестом требуя молчания. — Ну, не совсем в том. Горожане мне говорили, что всю эту тысячу лет люди постоянно строгают святого, он же деревянный… отпиливают по кусочку его естества, а петушок все равно остается таких же размеров. — Джейми усмехнулся. — И еще там говорят, что если у мужчины лежит в кармане кусочек статуи святого Гуйгнола, то он может резвиться с подругой день и ночь напролет, и ничуть не устанет.
— Ну, полагаю, подруг ему все-таки придется менять, — сухо произнесла я. — Но ты наверняка заинтересовался, за какие именно подвиги этот герой удостоился канонизации, а?
Джейми расхохотался.
— Ну, это тебе расскажет любой, кто хоть раз молился ему, Сасснек.
Он повернулся на табурете и уставился в открытую дверь. Брианна и Лиззи сидели на траве, раскинув пышные юбки и глядя на малыша, который лежал на животике на старой шали, голенький и рыжеволосый, как бабуин.
Брианна Элен, тщательно вывела я — и снова остановилась.
— Брианна Элен Рэндалл, как ты думаешь? — спросила я. — Или Фрезер? Или вписать обе фамилии?
Джейми не обернулся, лишь едва заметно повел плечами.
— А это имеет значение?
— Может иметь. — Я подула на лист, наблюдая, как блестящие черные буквы тускнеют по мере высыхания чернил. — Если Роджер вернется… вне зависимости от того, останется он здесь или нет… и если он пожелает признать маленького анонима, то тогда, полагаю, его фамилией станет Маккензи. Если же Роджер не сможет или не захочет вернуться, тогда, насколько я себе это представляю, ребенок будет носить фамилию матери.
Джейми несколько мгновений молчал, глядя на двух девушек. Они утром вымыли в ручье волосы, и теперь Лиззи расчесывала гриву Брианны, и длинные пряди сверкали на летнем солнце, как красный шелк.
— Она себя называет Фрезер, — сказал он наконец очень мягко. — Или называла.
Я отложила перо и потянулась через стол, чтобы коснуться его руки.
— Она простила тебя, давно простила, — сказала я. — И ты это знаешь.
Плечо Джейми чуть шевельнулось; это была бессознательная попытка слегка ослабить внутреннее напряжение.
— Пока — да, — глухим голосом ответил он. — Но что будет, если ее мужчина не вернется?
Я призадумалась. Джейми, пожалуй, был прав; Брианна простила его, потому что его поступок был вызван простой ошибкой. Но если Роджер не объявится в ближайшее время… да, она может обвинить в этом Джейми… и не без причины, вынуждена была признать я.
— Напиши оба, — резко сказал Джейми. — Пусть сама выбирает.
Но я подумала, что он имеет в виду совсем не фамилию.
— Он придет, — твердо произнесла я. — И все будет прекрасно. — Я взяла перо и пробормотала себе под нос: — Я надеюсь.
Он наклонился, чтобы напиться; вода с плеском стекала с темно-зеленой скалы. День был теплый; ну, весна ведь, не осень, и мягкий изумрудно-зеленый мох под ногами…
Он давно забыл, что такое бритва; его борода стала густой и длинной, волосы свисали ниже плеч. Накануне вечером он искупался в ручье, и постарался, как смог, выстирать одежду, но, конечно, никаких иллюзий относительно своей внешности он не испытывал.
Да и не о чем тут беспокоиться, сказал он себе. Как он выглядит — не имеет значения.
Он, слегка прихрамывая, повернул к дорожке, на которой оставил свою лошадь. Нога у него болела, но это тоже не имело значения.