Неожиданно Антошка вырвался из объятий Маргариты и с криком бросился к дверям.
– Куда, щенок?! – Адвокатесса поймала его за руку и отшвырнула обратно к матери. – Я гляжу, в вашей поганой родне все прыткие. – Она нагнулась, извлекла из стоящей на полу сумки два рулона толстого скотча и протянула их Ферзяеву. – Вяжи всех троих, Гена. Да покрепче.
Тот взял скотч и направился к Маргарите.
– Дернешься ты или твой сопляк – порву на части обоих, – пообещал он, с хрустом высвобождая клейкую ленту.
– На этот раз давай без проколов, – напутствовала его Михеева. – Не так, как с Тузовой и с ее липовым самоубийством, которое менты раскусили в два счета. Теперь все должно выглядеть как несчастный случай.
Адвокатесса подошла к Танковану и присела рядом с ним на корточки.
– Ну что, мой дорогой физик? Кто из нас умеет играть и блефовать? Кто силен в расчетах и комбинациях? – Она ткнула его револьвером в лоб. – Ты, конечно, не глуп, но между нами говоря, абсолютный ноль. И как физик, и как оратор, и как мужчина.
Ферзяев оторвался от своего занятия:
– Ты осталась недовольна им в постели, детка? – зло спросил он.
– Я же говорю – ноль! – рассмеялась она. – Тебе даже ревновать не надо.
– С-сука… – прошипел Максим, глотая слезы. – Какая же ты дрянь…
– А ты – неудачник, – презрительно бросила Татьяна. – Ты не просто проиграл, фон Штыц, ты проиграл с позором. Если можно было бы оставить тебя в живых, ты бы хлебнул этот позор сполна! Прочувствовал бы его каждой клеточкой, каждым нервом. Но к сожалению, это невозможно. – Она встала и печально развела руками. – Прощай, Максим Танкован…
Он завыл, дернулся всем телом и попытался вскочить на ноги, но блондинка коротко и точно ударила его револьвером в висок. Оглушенный и ослепленный болью, Максим рухнул на пол, обхватив руками голову.
– Вяжи его скорей! – бросила Татьяна Ферзяеву. – Пока он не наделал глупостей.
Тот кивнул на дверь:
– А ты неси канистры. Они в прихожей…
Робаровская сидела за столом в гостиной УЮТа, положив перед собой сухие морщинистые руки и печально покачивая головой. Аляповатые серьги подрагивали в ушах.
– Значит, ты остался жив… – Она задумчиво уставилась на желтые нашивки Скачкова. – Я так и подумала, когда узнала, что на месте той ужасной трагедии так и не нашли двух тел – ребенка и охранника.
– Да, я выжил, – кивнул тот и закрыл глаза, словно заново переживая трагедию двадцатипятилетней давности. – В который раз уже… В четвертый или в пятый. – Он устало провел ладонью по лицу. – Жизнь не торопилась со мной расставаться. Она пощадила меня и тогда, в полевом госпитале под Кандагаром, и потом – в Пандшерском ущелье, когда подпрыгнул на мине мой БРДМ. Она была ко мне великодушна, когда целиком полег в «зеленке» наш разведвзвод, не дождавшись вертушек подкрепления…
– У тебя сильный ангел-хранитель, – заметила Робаровская.
– Господь что-то хотел мне сказать, только я не понимал Его, – печально вздохнул Роман. – Я был глух и не слышал небо.
– А что же было потом? – спросила женщина. – Ты исчез из жизни на четверть века?
– Исчез? – Он откинулся на стуле и сложил на груди руки. – Это как взглянуть… Для одних я исчез из жизни, а для других – начал жить заново. Я ведь сменил не только облик и имя, я изменился внутренне. Переродился, понимаете?
– И куда ты подался тогда – переродившийся?
Скачков пожал плечами:
– Скитался по свету. Жил по воле Божьей. Мерз, голодал, бывало, но – жил. Находил приют в храмах, бродил по лесам, просил милости и сам старался быть милосердным. Искал добра в себе и в людях. – Он улыбнулся. – А потом вернулся сюда – в Сырой Яр – в город, в котором началось мое перерождение и в котором, вероятно, счастливо закончится таинственная история под названием «Если небо молчит».
– Пока ничто не предвещает счастливого конца, – вздохнула Робаровская. – Сегодня погиб мой…
– Сын? – спросил Роман.
– По легенде, – уточнила она. – Сотрудник Интерпола работал под видом моего сына-инвалида.
– Несчастный случай? – Скачков прищурился.
– Не знаю… – Женщина покачала головой. – Уж больно нелепая смерть.
На лестнице послышался шум, и они разом подняли головы.
Бледный как смерть, взъерошенный и помятый Блатов скакал вниз через две ступеньки, громыхая по ламинату босыми пятками.
– Бляха-муха! Илона! У нас – серьезные проблемы!
– Серьезнее, чем ты думаешь! – откликнулась та.
Очутившись внизу и едва не опрокинув по дороге вазу с цветами, оперативник бросил на стол мятый листок бумаги.
– Вот! Это я нашел у себя в комнате! Илона! Казни меня! Мы потеряем парня!
Робаровская схватила записку и, пробежав несколько раз глазами, опустила руки.
– Час от часу… – Она со злостью оглядела рыжего опера. – На кого ты похож! Почему ты позволил себе напиться до беспамятства?
– Я не пил! – взвыл тот. – Клянусь, Илона, я только имитировал опьянение! – Он сжал кулаки. – Меня опоили! Эта сучка что-то подсыпала в мой бокал, и я отрубился!
– Когда только успела? – ехидно поинтересовалась женщина. – Ты где был в это время? Мазал голову бриолином?
– Моя рюмка побывала у нее в руках! – убеждал Блатов. – Она сказала: давайте, мол, ваш бокал, я сама налью.
– Значит, все-таки пил! – подняла палец Робаровская. – Если бы выплескивал под стол, то не отравился бы!
– Что делать, Илона? – паниковал опер. – Где Антон? Ему пора встать на ноги и делать дело!
– Антон мертв, – холодно произнесла дама. – И теперь я почти не сомневаюсь, что его убили.
– Что?! – заорал Блатов. – Как – убили? И ты при этом спокойно сидишь за столом и беседуешь с приятелем?
– Здравствуйте. – Скачков учтиво поклонился. – А можно полюбопытствовать, что в записке?
– А ты кто? – оперативник бросил уважительный взгляд на нашивки. – Шурави? [10]
– Было дело… – кивнул тот. – Так из-за чего паника?
– Наш подопечный пропал, – признался Блатов. – Оставил записку, что пошел в город с женой.
– Ну и хорошо, что не с любовницей, – улыбнулся Скачков. – А в чем проблема?
– Подопечный – Максим Танкован, – пояснила Робаровская. – Наш подкидыш-миллиардер.
У Романа сползла с лица улыбка.
– А жена? – спросил он.
– В том-то и дело! – Блатов схватил себя за рыжие волосы. – Авантюристка международного класса! И вдобавок – убийца! За ней четыре года охотится Интерпол! Боюсь, что ни парень наш, ни эта сучка сюда больше не вернутся…