Журналов рухнул на колени прямо в кровавую лужу, образовавшуюся на полу, простирая руки к медсестре то ли за помощью, то ли за сочувствием.
Та рванулась к выходу, распахнула дверь и, сообразив в панике, что не может в таком виде выскочить в коридор, вернулась, сделала хаотичный круг по палате в поисках своих вещей, обнаружила их сваленными в кучу под кроватью, схватила в охапку и уже без колебаний бросилась вон.
Она бежала по рассветным улицам, глотая слезы и задыхаясь от ужаса, омерзения, отчаяния и боли. Ей казалось, еще мгновение, и она лишится чувств, упадет замертво на свежевымытый мокрый асфальт, и это будет уже настоящий, взаправдашний, не из сна и не из болезненных видений, конец. Перед глазами все плыло и раскачивалось, а голова гудела то ли от пережитых страданий, то ли от кавинтона. Босоножки стучали по тротуару, а сердце словно догоняло их: «тук-тук-тук-тук».
Небо начинало светлеть. В оконных стеклах заискрились первые проблески солнца. Посвежевшая за ночь листва весело отряхивалась от сна, а где-то высоко в небе по-утреннему гулко постанывали электропровода.
На углу остановился автобус. В этот ранний час он был пустой. Сонный водитель позевывал за рулем и ежился, отгоняя дремоту. Маргарита с разбега влетела в салон и рявкнула не своим, сиплым голосом:
– Поехали! Ну!
– Не запрягала, – проворчал водитель, бросив на нее опасливый взгляд в зеркало и нехотя включил передачу. – Нукает еще…
Совсем рассвело, когда Маргарита, спрыгнув со ступеньки ЛИАЗа, притормозившего у одинокого столба с табличкой «23-й километр», быстрым шагом двинулась по проселочной дороге к дому. По левой руке, сколь хватало взгляда, колыхались травы, тяжелые от росы, по правой – угрюмо молчал лес, проглотивший сбежавшую ночь.
Она все решила. В больницу больше ни ногой. С нее довольно. Устроится диспетчером в автобусный парк или пойдет секретарем к директору леспромхоза (он давно зазывает). Нужно рвать замкнутый круг несчастий и бед. Но одним уходом с работы его, пожалуй, не порвешь. Надо что-то менять в жизни. Может быть, само отношение к ней. Как там говорил Сашка? Если играешь не по правилам – станешь аутсайдером, белой вороной. И еще: у каждого в этой жизни – своя роль. Какая роль уготована ей – обычной и, по существу, очень несчастной женщине? Прощать, надеяться, верить и ждать, ждать, ждать?.. Она столько раз молила Бога изменить ее судьбу! Оставить только Антошку и маму, а все остальное – исполосовать, перевернуть, скомкать, разгладить и освятить. Столько раз! Но ничего не меняется, и она продолжает играть одну и ту же роль. Небо молчит…
Внезапно Маргарите стало страшно. А вдруг этот подлец Журналов умрет от потери крови? Тогда… Тогда она станет убийцей! Случится то, от чего ее предостерегал Антиох. Но если Гретхен из «Фауста» была прощена Спасителем, то Маргарите из Сырого Яра нет никакой надежды на оправдание.
Она свернула с дороги на тропинку, ведущую вдоль пихт, миновала живую изгородь и кособокую дощатую пристройку, поднырнула под развешанное на веревке белье – и вдруг остановилась как вкопанная, вцепившись в торчащие из земли оглобли. На крыльце, присев на корточки и макая в пластмассовое ведерко с краской еловую шишку, незнакомый человек в полосатом джемпере и бейсболке, надетой козырьком назад, торопливо рисовал что-то на двери ее дома. Маргарита хотела окликнуть наглеца, но не смогла выдавить из себя ни звука. Она только шевелила губами и испуганно моргала.
Неожиданно незнакомец выпрямился, отступил на шаг, любуясь своей работой, повернулся и, подхватив ведерко, легко сбежал по ступенькам. Маргарита присела от неожиданности, все еще держась за оглобли с натянутой бельевой веревкой, и изумленно открыла рот: Юрик! Женькин жених только что нарисовавший на ее двери худого черного пса, вероятно, был очень доволен сделанным: на его губах играла улыбка, а маленькие черные глазки возбужденно блестели. Он еще раз оглянулся на свое творение и, сделав шаг, вдруг вскрикнул и выронил ведерко.
– Красивый рисунок! – оценил хриплый мужской голос, и из-за ближайшей ели показалась грузная фигура в защитной штормовке. – Почти Шишкин… Или даже этот… Петров-Водкин!
Маргарита закрыла рот рукой, чтобы не закричать от страха: она вспомнила эту бычью шею, этот колючий взгляд из-под мохнатых бровей, эту черную, как смоль, голову, сломанный нос и зловещий оскал золотых зубов в зарослях густой бороды. Страшный тип, что заглядывал к ней ночью в окно и напугал до полусмерти, сейчас, в свете дня, выглядел не менее жутко. Тяжело ступая по мятой траве огромными кирзовыми сапогами и держа наперевес карабин с болтающимся ремнем, он приблизился к обомлевшему Юрику.
Тот вдруг вскинул руки и затрясся, как зазевавшийся пешеход, который через мгновение будет сбит грузовиком.
– Нарисовал псину лучше меня! – Незнакомец одобрительно покачал черной головой. – Настоящий художник, сукин сын.
Маргарита, почти не дыша, попятилась назад, чтобы скрыться за развешанным на веревке бельем. Между тем, оба мужчины ни разу не взглянули в ее сторону.
– Это у тебя забава такая – рисовать ни свет ни заря зверюшек на чужих домах? – поинтересовался лесной гость, поведя стволом в сторону двери.
– Это… шутка, – прохрипел Юрик, держа руки поднятыми и не переставая трястись. – Сюрприз.
– Сюрприз? – удивился мужик. – Ты никак дурачок, малой?
– Я очень… То есть мне нравится… девушка… в смысле, женщина… которая здесь живет, – сбивчиво пояснил тот.
– Какое совпадение! – усмехнулся незнакомец. – Мне тоже нравится женщина, которая здесь живет. – Он вдруг помрачнел. – Только я не мараю ей дверь по утрам.
– Понимаете, – Юрику очень хотелось казаться убедительным, – некоторые пишут признания в любви, а я рисую… животных разных.
– Вот как! – воскликнул мужик. – Ты думал ее обрадовать этим рисунком, верно?
Юрик неуверенно кивнул.
– Или напугать? – Гость вопросительно прищурился.
– Напугать, – признался парень и добавил: – Чуть-чуть…
Черный человек сделал шаг вперед и ткнул ему стволом карабина в подбородок.
– Ты знаешь, кто я?
Юрик угодливо закивал:
– Да… то есть… догадываюсь… – Он вдруг переменился в лице. – Но если я не должен знать… в смысле… догадываться, то я ничего не знаю! Это не мое дело. Я понятия ни о чем не имею!
– Ты нарисовал знак, который имею право оставлять только я, – холодно произнес незнакомец.
– Я сейчас сотру! – Юрик кинулся к крыльцу.
Мужик с проворностью, которую от него трудно было ожидать, одним прыжком догнал парня и коротко ударил его прикладом между лопаток. Тот кубарем полетел на ступеньки.
– Не убивайте! – взвизгнул он, закрывая руками лицо. – Прошу вас! Пощадите!
Незнакомец наступил ему на руку сапогом.
– Назови мне хоть одну причину, по которой я должен тебя пощадить.