— Тогда ты знаешь.
— Честно говоря, мне трудно в это поверить.
— Поверь. Консульт действительно существует. Мы смеялись над Заветом, но на самом деле шутами были сами.
Долгая укоризненная тишина. Ийок всегда призывал серьезнее относиться к Завету. И понятно почему… теперь понятно. Они полагали, что Псухе — лишь тупой инструмент, слишком грубый и не способный сделать ничего опасного — вроде этих… демонов.
«Чеферамунни! Сарцелл!»
Перед его мысленным взором возник скюльвенд, окровавленный и величественный, поднимающий безликую голову демона для всеобщего обозрения. Элеазар услышал рев толпы.
— А князь Келлхус? — спросил Ийок.
— Он пророк, — тихо ответил Элеазар.
Он наблюдал за Келлхусом. Он видел его после снятия с креста — видел, как тот сунул руку себе в грудь и вырвал свое проклятое сердце!
«Какой-то фокус, иначе быть не может!»
— Эли, — начал Ийок, — наверняка это…
— Я сам говорил с ним, — перебил его магистр, — и довольно долго. Он истинный пророк, Ийок. А мы с тобой… что ж, мы прокляты. — Он посмотрел на главу шпионов, скривился в болезненной насмешке. — Еще смешнее, что мы, похоже, оказались не на той стороне…
— Прошу тебя! — взмолился его собеседник. — Как ты можешь…
— О, я знаю. Он видит… то, что способен видеть только Бог. Магистр резко повернулся к одному из глиняных кувшинов, схватил его и встряхнул в надежде услышать красноречивый плеск вина. Пусто. Элеазар бросил кувшин в стену и разбил его. Он улыбнулся Ийоку, застывшему от изумления.
— Он показал мне, кто я есть. Ты знаешь эти мыслишки, эти догадки, что крысами шныряют у тебя в душе? Он ловит их, Ийок. Он ловит их и держит перед тобой за шкирку, а они верещат. А он называет их и объясняет тебе, что они значат. — Элеазар снова отвернулся. — Он видит тайны.
— Какие тайны? О чем ты, Эли?
— Ой, да не бойся. Ему плевать, трахаешь ты мальчиков или удовлетворяешь себя ручкой от метлы. Это тайны, которые ты прячешь от себя самого, Ийок. Вот в чем дело. Он видит… — Магистр поперхнулся, посмотрел на Ийока и рассмеялся. Он чувствовал, как по его щекам катятся горячие слезы. Голос стал хриплым. — Он видит, что терзает твое сердце.
«Твоя школа обречена по твоей вине».
— Ты пьян, — раздраженно сказал приверженец чанва. Элеазар поднял руку и сделал широкий жест.
— Пойди и сам с ним поговори. Он вывернет тебя наизнанку и найдет под твоей шкурой не только мясо. Увидишь…
Его собеседник фыркнул и пошел прочь, на ходу пнув ногой металлическую чашу.
Великий магистр Багряных Шпилей откинулся на спинку кресла и снова обратил взор к затянутому полуденным маревом дворцу Фама. Стены, террасы, колоннады. От той части, где находились кухни, поднимался дымок. В квадратные ворота чередой втягивались кающиеся.
«Там… Он где-то там».
— Ийок! — вдруг позвал он.
— Что?
— На твоем месте я бы поостерегся того адепта Завета. — Он рассеянно потянулся к столу в поисках вина или чего-нибудь. — Сдается мне, он хочет тебя прикончить.
Если ты запачкал тунику сажей, перекрась ее в черный цвет. Это отмщение.
Экьянн I. Сорок четыре послания
Вот еще один довод против предположения Готагги о том, что земля круглая. Как тогда люди могут возвышаться над своими братьями?
Айенсис. Речь о войне
Ранняя весна, 4112 год Бивня, Карасканд
Сухой сезон. В степи его приход предвещает множество признаков — первое появление Копья среди звезд над северным окоемом, слишком быстро скисающее молоко, первые караваны птиц в небесах.
В начале сезона дождей пастухи скюльвендов бродят по степи в поисках песчаной почвы, где трава растет быстрее. Потом дожди стихают, и пастухи перегоняют стада на более жесткую землю — там трава растет медленнее, но дольше останется зеленой. Когда горячие ветра сгоняют с неба облака, скюльвенды перемещаются туда, где есть дикие растения, от которых у скота прибавляется мяса и молока.
Эти странствия всегда привлекают к себе кого-то, кто жаждет отбить от стада упрямое животное. Своевольный бык может завести все стадо слишком далеко в степь, в широкие просторы опустошенных или вытоптанных пастбищ. В каждом сезоне какой-нибудь дурачок не досчитается лошади или коровы.
Найюр понимал, что сейчас такой дурачок — он сам. «Я отдал ему Священное воинство».
В зале совета покойного сапатишаха Найюр занимал место на высоком ярусе, располагавшемся амфитеатром вокруг стола совета. Он внимательно глядел на дунианина. Найюр не хотел общаться с айнрити, сидевшими рядом, но люди непрестанно заговаривали с ним, поздравляли его. Безмозглый тидонский тан даже сдуру поцеловал его колено! Они торжественно возглашали: «Скюльвенд!» — приветствуя его.
Воина-Пророка окружали изображения Кругораспятия — золото на черном. Он сидел на небольшом возвышении, так что взирал на сидевших за столом совета представителей Великих Имен свысока. Борода его была умащена маслом и заплетена. Золотистые волосы рассыпались по плечам. Под верхним одеянием длиной до колена на нем была белая шелковая туника, расшитая узором из серебряных листьев и серых ветвей. Вокруг пылали жаровни, и в их свете Келлхус казался текучим неземным существом, над-мирным пророком, каким он и провозглашал себя. Он обводил комнату лучистым взором, и там, где останавливались его глаза, раздавались радостные восклицания и вздохи. Он дважды посмотрел на Найюра, и тот отвел взгляд, презирая себя.
«Я жалок! Жалок!»
Колдун, этот шут с бабьей душонкой, которого считали мертвым, стоял перед возвышением слева от дунианина. Поверх льняной рясы на нем было алое одеяние до щиколоток. Что ж, хотя бы не разоделся, как любовница работорговца. Но Найюр понял выражение его лица: словно никак не мог поверить, что судьба вытянула ему такой жребий. Краем уха Найюр услышал слова Ураньянки, сидевшего на ряд ниже него: этот человек, Друз Ахкеймион, теперь визирь Воина-Пророка, его наставник и защитник.
Кем бы он там ни был, он выглядел слишком упитанным по сравнению с отощавшими благородными айнрити. Возможно, подумал Найюр, дунианин намерен прикрыться телом Ахкеймиона как щитом против Консульта или кишаурим, если те нападут.
Великие Имена снова восседали за столом совета, но теперь в них поубавилось надменности. Прежде они были королями и князьями, предводителями Священного воинства, а теперь превратились в советников. Они это понимали и по большей части сидели молча и задумчиво. Лишь иногда кто-нибудь наклонялся и шептал что-то на ухо соседу.
За один день привычный мир рухнул, перевернулся с ног на голову. Все увидели чудо — Найюр слишком хорошо понимал это, — но теперь испытывали странную неуверенность. Впервые в жизни они стояли на нехоженой земле и почти все, за малым исключением, ждали, чтобы дунианин указал им путь. Найюр некогда сам ждал того же от Моэнгхуса.