— Значит, ты, — прохрипел Найюр, — бог?
Человек выпрямился и странно посмотрел на него. Пятна света бегали по гравированным фигурам на его кирасе, как по воде. Голос звучал пронзительно.
— Я знаю, что ты любишь меня. Люди часто бьют тех, кого любят. Слова подводят их, и они пускают в ход кулаки… Я много раз это видел.
Найюр опустил голову, закрыл глаза от боли. Как он попал сюда? Почему он связан?
— А еще я знаю, — продолжал человек, — что ты ненавидишь его.
«Его». Не ошибешься — так напряженно произнес он это слово. Дунианин. Человек говорил о дунианине, и говорил о нем как о враге.
— Ты не захочешь, — сказал Найюр, — поднять на него руку.
— И почему же?
Найюр повернулся к нему, моргая.
— Он знает сердца людей. Он отнимает у них начала и так повелевает их концом.
— Значит, даже ты, — сплюнул неизвестный генерал, — даже ты подпал под общее безумие! Эта религия… — Он повернулся к столу и налил себе чего-то, с пола Найюру не было видно. — Знаешь, скюльвенд, а я уж подумал, что нашел в тебе равного. — Человек ядовито рассмеялся. — Я даже намеревался сделать тебя своим экзальт-генералом.
Найюр нахмурился. Кто же он?
— Нелепо, я понимаю. Совершенно невозможно. Армия взбунтовалась бы. Толпы рванулись бы штурмовать Андиаминские Высоты! Но что поделать… Мне показалось, что вместе с таким, как ты, я затмил бы самого Триамиса. Ужас пробудился в душе Найюра.
— Ты знаешь? Знаешь ли ты, что стоишь перед императором? — Человек поднял чашу с вином. — Икурей Конфас Первый. — Он выпил и выдохнул. — Со мной империя возродится, скюльвенд. Я киранеец. Я кенеец. Скоро все Три Моря будут целовать мне колени!
Найюр вспомнил кровь и искаженные от ярости лица. Рев тысяч голосов. Огонь. Все нахлынуло разом — ужас и экстаз Джокты. А затем он… Конфас. Бог с разбитым лицом.
Скюльвенд рассмеялся, громко и от души. На мгновение человек застыл, словно неожиданно осознал свое бессилие.
— Ты издеваешься надо мной, — произнес он с неподдельным недоумением. — Насмехаешься!
И тут Найюр понял, то Конфас говорит искренне и верит в собственные слова. Конечно, он сбит с толку. Он признал брата, так почему же брат не признает его?
Вождь утемотов засмеялся громче.
— Брат? Твое сердце визгливо, твоя душа бесцветна. Твои заявления нелепы, ты не понимаешь истинной сути событий. Ты говоришь, как глупый маменькин сынок. — Найюр сплюнул розовую слюну. — Равный? Брат? В тебе нет стали, чтобы быть моим братом. Ты сделан из песка. И скоро тебя развеет ветром.
Не говоря ни слова, Конфас шагнул вперед и опустил ногу в тяжелой сандалии ему на голову. Мир мгновенно погрузился во тьму.
Найюр хрипел, захлебываясь кровью. При этом он необыкновенно отчетливо слышал, как уходит экзальт-генерал, как скрипит кожа под его кирасой, как ножны царапают кожаную юбку. Конфас отбросил полог шатра и вышел в лагерь, где его встретили приветственными криками. И Найюр ощутил себя меж двух огромных жерновов: землей, что терзала его избитое тело, и круговертью людей с их фатальными устремлениями.
«Наконец-то, — рассмеялось что-то в глубине его души. — Наконец-то все кончится».
Через мгновение вошел генерал Сомпас. Лицо его было мрачным, в руке он держал кинжал. Не раздумывая, он опустился на колени подле Найюра и начал перерезать кожаные ремни, связывавшие скюльвенда.
— Остальные ждут, — приглушенным голосом сказал он. — Твоя хора на столе.
Найюр смог лишь хрипло прошептать в ответ:
— Куда ты ведешь меня?
— К Серве.
Генерал без помех провел скюльвендского пленника к темному краю нансурского лагеря. Они прошли сквозь ряд часовых, пересекли ликующий и пирующий лагерь. Никто не спросил, почему генерал одет в капитанскую форму. Эту армию возглавлял блестящий и экстравагантный командир, чьи странности неизменно приводили к победе и отмщению. А Биакси Сомпас был его человеком.
— Это всегда так просто? — спросил Найюр у твари.
— Всегда, — ответила тварь.
В темноте под зарослями рожкового дерева их ждали Серве, ее братья и восемь коней, нагруженных всем необходимым. Еще не забрезжил рассвет, когда далеко позади, за спиной, они услышали первый звук рога.
Одно слово преследовало Икурея Конфаса. Оно как будто наблюдало за ним со стороны. «Ужас».
Он сидел, устало навалившись на луку седла, и глядел, как пламя факелов сверкает между темных деревьев впереди. За спиной в лагере перекликались голоса. Тьма кишела огнями.
— Скюльвенд! — крикнул Конфас в темноту. — Скюльвенд! Он даже не оборачивался к своим офицерам, и так зная, что они вопросительно переглядываются.
Что же такого было в этом человеке, в этом демоне? Почему он так влиял на Конфаса? Несмотря на извечную ненависть нансурцев к скюльвендам, Конфас испытывал к ним какую-то извращенную любовь. В них было нечто мистическое. Их мужественность переступала границы всех законов, ограничивавших жизнь цивилизованных людей. Там, где нансурцы льстили и торговались, скюльвенды просто брали свое. Их жестокость была целой и абсолютной, в то время как нансурцы разбивали ее на мелкие кусочки и вставляли в разноцветную мозаику своего общества.
От этого скюльвенды казались более… более сильными мужчинами.
И теперь вот этот Найюр, этот вождь утемотов. И Конфас, и множество воинов в Джокте видели: в отблесках пожара глаза варвара сверкали, как вставленные в череп горящие угли, а кровь вернула его коже истинный цвет. Несущие смерть руки, рокочущий голос, слова, поражавшие прямо в сердце. Они видели Бога. Они видели, как за скюльвендом вставала тень Гильгаоала, огромная и рогатая…
И вот теперь, когда они повергли его на землю, словно бешеного быка, когда они наконец захватили его — словно взяли в плен саму войну! — он просто исчез.
Кемемкетри утверждал, что никакого колдовства тут нет, и Конфас впервые разделил опасения своего дяди насчет Сайка. Может, это их рук дело? Или, как говорил Кемемкетри, это сделали Безликие? Солдаты будто бы видели, что скюльвенда через лагерь провел Сомпас. Но это совершенно невозможно, поскольку сам Конфас, выйдя от Найюра, сразу пошел к Сомпасу.
Безликие… Оборотни, как называл их адепт Завета. Конфас узнал от Кемемкетри, что дядю убила одна из этих тварей под личиной императрицы. Он стал вспоминать, что там болтал о них болван из Завета, когда они в Карасканде обсуждали судьбу князя Атритау. Они не кишаурим, Конфас уже понял. Теперь, когда Ксерий погиб, это стало еще очевиднее: зачем кишаурим убивать единственного человека, способного их спасти?
Но если они не кишаурим, значит ли это, что тут замешан Консульт, как утверждал адепт? Неужели и в самом деле начался Второй Армагеддон?
Ужас. И как тут не ужасаться?