— Это все знают, — сказала она как-то.
В ту ночь они ушли рано и теперь слышали голоса остальных: сперва шутливые протесты и громкий смех, потом полная тишина, порожденная магией голоса Келлхуса. Костер все еще горел, и они видели пятно света сквозь холст палатки.
— Он — пророк, — пояснила Эсменет. Ахкеймиону стало страшно.
— Что ты говоришь?
Она повернулась и изучающе взглянула на него. Казалось, будто ее глаза светятся.
— Только то, что тебе требуется услышать.
— А почему мне требуется это услышать? Что она говорит?
— Потому что ты так думаешь. Потому что ты этого боишься… Но прежде всего потому, что тебе это нужно.
«Мы обречены», — сказали ее глаза.
— Не смешно, Эсми.
Эсменет нахмурилась, но не сильно — как будто заметила прореху на одном из своих новых платьев кианского шелка.
— Сколько времени прошло с тех пор, как ты в последний раз связывался с Атьерсом? Недели? Месяцы?
— При чем тут…
— Ты выжидаешь, Акка. Выжидаешь, чтобы увидеть, во что он превратится.
— Кто — Келлхус?
Эсменет отвернулась, прижалась щекой к его груди.
— Он — пророк.
Она знала его. Когда Ахкеймион вспоминал прошлое, ему казалось, что она знала его всегда. Он даже принял ее за ведьму, когда они впервые встретились, и не столько из-за едва различимой Метки заколдованной ракушки, которую Эсменет использовала в качестве противозачаточного средства, сколько из-за того, что она угадала в нем колдуна буквально через пару минут. Казалось, будто у нее с самого начала был талант к нему. К Друзу Ахкеймиону.
Это было так странно — чувствовать, что тебя знают. Действительно знают. Что тебя ждут, а не опасаются. Что тебя принимают, а не оценивают. Странно чувствовать себя привычкой другого. И постоянно видеть свое отражение в чужих глазах.
И не менее странно было знать ее. Иногда она хохотала так, что у нее начиналась отрыжка. А когда она разочаровывалась, глаза у нее делались тусклыми, словно пламя свечей, которым не хватает воздуха. Она любила класть руку ему на член и держать неподвижно, пока тот затвердевает. «Я ничего не делаю, — шептала она, — и все-таки ты встаешь ко мне». Она боялась лошадей. Она поглаживала левую подмышку, когда впадала в задумчивость. Она не прятала лица, когда плакала. И могла говорить столь прекрасные вещи, что иногда Ахкеймиону казалось, будто у него вот-вот остановится сердце.
Детали. Довольно простые по отдельности, но вместе пугающие и загадочные. Тайна, которую он знал…
Что это, если не любовь? Знать, доверять тайну…
Однажды, в ночь Ишойи, когда конрийцы устроили праздник с обильными возлияниями, Ахкеймион спросил у Келлхуса, как тот любит Серве. К тому моменту не спал только он, Ксинем и Келлхус. Все они были пьяны.
— Не так, как ты любишь Эсменет, — ответил князь.
— А как? Как я люблю ее?
Он споткнулся и зашатался в дыму костра.
— Как рыба любит море? Как… как…
— Как пьяница любит свой бочонок! — хохотнул Ксинем. — Как мой пес любит твою ногу!
Ахкеймион поблагодарил его за ответ, Но ему хотелось услышать мнение Келлхуса. Всегда и везде — мнение Келлхуса.
— Ну так как, мой князь? Как я люблю Эсменет? В голосе его проскользнула нотка гнева.
Келлхус улыбнулся, поднял глаза. На щеках его блестели слезы.
— Как дитя, — сказал он.
Эти слова выбили землю из-под ног Ахкеймиона. Колени подогнулись, и он упал.
— Да, — согласился Ксинем.
Он смотрел куда-то в ночь и улыбался… Ахкеймион понял, что эта улыбка адресована ему, своему другу.
— Как дитя? — переспросил Ахкеймион, отчего-то и сам чувствуя себя ребенком.
— Да, — отозвался Келлхус. — Не спрашивай, Акка. Просто так есть… Безоговорочно, полностью.
Он повернулся к колдуну. Ахкеймион очень хорошо знал этот взгляд — тот самый взгляд, который он так желал встретить, когда внимание Келлхуса было обращено на других. Взгляд друга, отца, ученика и наставника. Взгляд, в котором отражалась его душа.
— Она стала твоей опорой, — сказал Келлхус.
— Да… — отозвался Ахкеймион.
«Она стала моей женой».
Вот это мысль! Он просиял от детской радости. Он чувствовал себя великолепно пьяным.
«Моя жена!»
Но позднее, той же ночью, как-то вдруг получилось, что он занялся любовью с Серве.
Впоследствии он даже не мог толком припомнить это — но проснулся он на тростниковой циновке у потухшего костра. Ему снились белые башни Миклаи и слухи о Мог-Фарау. Ксинем и Келлхус ушли, а ночное небо казалось невероятно глубоким, как в ту ночь, когда они с Эсменет спали у разрушенного святилища. Глубоким, словно бездонная пропасть. Серве опустилась на колени рядом с ним, безукоризненная в свете костра; она улыбалась и плакала одновременно.
— Что случилось? — изумленно спросил Ахкеймион.
Но потом до него дошло, что она задрала его рясу до самого пояса и легонько перекатывает его фаллос по животу. Тот уже затвердел — прямо-таки безумно.
— Серве… — попытался было возразить он, но с каждым движением ее ладони его пронзала вспышка экстаза.
Он выгнулся, пытаясь прижаться к ее руке. Почему-то казалось, будто все, что ему нужно, — это чувствовать ее пальцы у самой головки его члена.
— Нет… — простонал Ахкеймион, вжимаясь пятками в землю и цепляясь за траву.
Что происходит?
Серве отпустила его, и он задохнулся от поцелуя прохладного воздуха. Он чувствовал, как бешено пульсирует в жилах кровь…
Что-нибудь. Ему нужно что-нибудь сказать! Этого не может быть!
Но она легко выскользнула из своей хасы, и он задрожал от одного ее вида. Такая стройная. Такая гладкая. Белая в тени, отливающая золотом в свете костра. Ее персик нежно золотился. Она больше не прикасалась к нему, но ее красота воспламенила его, и в паху мучительно запульсировало. Он сглотнул, тяжело дыша. Потом она оседлала его. Он успел заметить, как качнулись ее фарфоровые груди, увидел изгиб гладкого живота.
«Она что…»
Она уселась на него. Он вскрикнул, выругался.
— Это ты! — прошипела она, отчаянно глядя ему в глаза. — Я могу видеть тебя. Я могу видеть!
Он в исступлении запрокинул голову, боясь, что кончит слишком быстро. Это была Серве… Сейен милостивый, это была Серве!
А потом он увидел Эсменет, одиноко стоящую в темноте. Она стояла и смотрела…
Он зажмурился, скривился и кончил.
— А-ах… аххх…