— Я могу чувствовать тебя! — воскликнула Серве.
Когда он открыл глаза, Эсменет исчезла — если она вообще была там.
Серве продолжала тереться о его кожу. Мир превратился в мешанину жара, влажности и гулких хлопков бьющейся об него красавицы. Он сдался, уступив ее напору.
Каким-то образом Ахкеймиону удалось проснуться до пения труб, и некоторое время он сидел у входа в палатку, глядя на спящую Эсменет и чувствуя на своих бедрах засохшее семя. Когда Эсменет проснулась, он заглянул в ее глаза, но ничего не увидел. Во время долгого, трудного перехода того дня она отчитала его за пьянство, только и всего. Серве вообще не глядела в его сторону. К вечеру Ахкеймион убедил себя, что это был сон. Восхитительный сон.
Перрапта. Другого объяснения быть не могло.
«Вот ведь гребаный напиток!» — подумал Ахкеймион и попытался ощутить сожаление.
Когда он рассказал об этом Эсменет, та засмеялась и пригрозила, что наябедничает Келлхусу. Позднее, оставшись в одиночестве, Ахкеймион даже расплакался от облегчения. Он понял, что никогда, даже той безумной ночью в Андиаминских Высотах, не чувствовал такой обреченности. И он знал, что принадлежит Эсми — а не миру.
Она — его завет. Она — его жена.
Священное воинство подбиралось все ближе к Шайгеку, а Ахкеймион по-прежнему игнорировал свою школу. Он мог придумать этому различные оправдания. Он мог сказать, что невозможно расспрашивать людей, давать им взятки или лезть со своими предположениями, когда находишься в лагере вооруженных фанатиков. Он мог напомнить себе о том, что школа сделала с Инрау. Но в конечном итоге это ничего не значило.
Он ринулся на врагов. Он видел свою ересь насквозь. Но ему было неважно, какие ужасы ждали его впереди. Впервые за долгую бродячую жизнь Друз Ахкеймион обрел счастье.
И на него снизошел покой.
Дневной переход выдался особенно утомительным, и Серве сидела у костра, растирая ноющие ноги — и смотрела поверх огня на своего любимого, Келлхуса. Если бы только так было всегда…
Четыре дня назад Пройас отправил скюльвенда на юг, дав ему несколько сотен рыцарей, — как сказал Келлхус, разведать дорогу на Шайгек. Четыре дня ей не приходилось натыкаться на взгляд его голодных, злобно сверкающих глаз. Четыре дня ей не приходилось съеживаться в его железной тени, когда он вел ее в шатер. Четыре дня ей не приходилось терпеть его ужасающую свирепость.
И каждый день она непрестанно молилась — пусть его убьют!
Но на эту молитву Келлхус никогда бы не ответил.
Она смотрела, любовалась и восхищалась. Его длинные белокурые волосы отливали золотом в свете костра; лицо лучилось добродушием и пониманием. Ахкеймион заговорил с ним о чем-то — должно быть, о колдовстве, — и Келлхус кивнул. Серве не обратила особого внимания на слова колдуна. Она смотрела на лицо Келлхуса, и это поглощало ее всю, без остатка.
Она никогда не видела подобной красоты. В его внешности было нечто нереальное, божественное, не от мира сего. Поразительная изысканность, невероятное изящество, нечто такое, что в любой миг могло вспыхнуть и ослепить ее откровением. Лицо, ради которого билось ее сердце…
Дар.
Серве положила ладонь на живот, и на миг ей почудилось, будто она ощущает второе бьющееся в ней сердце — крохотное, словно у воробушка, — и его биение словно бы усиливалось с каждым мигом.
Его дитя… Его.
Как все переменилось! Она была мудра, куда мудрее, чем надлежало быть двадцатилетней девушке. Мир обуздал ее, показав ей бессилие насилия. Сперва сыновья Гауна и их жестокая похоть. Потом Пантерут и его неописуемая грубость. Потом Найюр с его безумием и железной волей. Что для такого человека, как он, могло значить насилие над слабой наложницей? Это просто была еще одна вещь, которую следовало сокрушить. Она поняла, что все ее усилия тщетны, что таящееся в ней животное будет унижаться, пресмыкаться и визжать, вылижет член любого мужчины, вымаливая пощаду, сделает все, что угодно, удовлетворит любое желание — лишь бы выжить. Она постигла истину.
Покорность. Истина в покорности.
«Ты сдалась, Серве, — говорил ей Келлхус. — И, сдавшись, завоевала меня!»
Время пустоты миновало. Мир, сказал Келлхус, готовил ее для него. Ей, Серве хил Кейялти, предназначено было стать его священной супругой.
Она будет носить сыновей Воина-Пророка.
Что по сравнению с этим все унижения и страдания? Конечно, она плакала, когда скюльвенд бил ее, стискивала зубы от ярости и стыда, когда он пользовался ею. Но потом она поняла, а Келлхус объяснял ей, что понимание превыше всего. Найюр был тотемом старого, темного мира, древним насилием, обретшим плоть. У каждого бога, говорил Келлхус, есть свой демон.
У каждого Бога…
Жрецы — и тот, который жил в поместье отца, и тот, который жил у Гауна, — твердили, что боги воздействуют на души людей. Но Серве знала, что боги и ведут себя как люди. И поэтому зачастую, глядя на Эсменет, Ахкеймиона, Ксинема и прочих, кто сидел у костра, Серве поражалась: как они могут не замечать? Хотя иногда она подозревала, что в глубине сердец они все понимают, но боятся в это поверить.
Но впрочем, они ведь, в отличие от нее, не спаривались с богом — и его обличьями.
Их не учили, подобно ей, как прощать и подчиняться, хотя постепенно обучались и они. Серве часто замечала, как он тонко, незаметно наставляет их. Это было поразительно: смотреть, как бог просвещает людей.
Даже сейчас он учил их.
— Нет, — гнул свое Ахкеймион. — Мы, колдуны, отличаемся от прочих нашими способностями, как вы, знать, отличаетесь происхождением. Какая разница, узнают ли окружающие в нас колдунов? Мы то, что мы есть.
— Ты уверен? — спросил Келлхус. Глаза его улыбались.
— Что ты имеешь в виду? — резко спросил Ахкеймион. Келлхус пожал плечами.
— А если бы я сказал тебе, что я такой же, как ты? Ксинем метнул взгляд на Ахкеймиона. Тот нервно рассмеялся.
— Как я? — переспросил колдун и облизал губы. — Это как?
— Я вижу Метку, Акка… Я вижу кровоподтек вашего проклятия.
— Ты шутишь, — отрезал Ахкеймион, но голос его прозвучал как-то странно…
Келлхус повернулся к Ксинему.
— Вот видишь? Мгновение назад я ничем не отличался от тебя. Разница между нами не существовала до тех пор, пока…
— Она по-прежнему не существует! — звенящим голосом выпалил Ахкеймион. — И я это докажу!
Келлхус изучающе посмотрел на колдуна; взгляд его был заботливым и встревоженным.
— И как можно доказать, кто что видит? Ксинем, сидевший с невозмутимым видом, хохотнул.
— Что, получил, Акка? Многие видят твое богохульство, но предпочитают об этом не говорить. Подумай об общине лютимов…
Но Ахкеймион вскочил на ноги; он явно был перепуган и сбит с толку.