— Что было ужасно, Нора? — Он повернулся спиной к детям. — О чем ты говоришь? — Горло у него саднило, словно он только что кричал.
Нейл теперь мерещился ему во всех углах.
«Пожалуйста… нет… нет…»
— ФБР, — произнесла Нора ломким голосом.
Томас с облегчением подумал, что им следовало бы взять ее под защиту. И, возможно, используя страх, привлечь к сотрудничеству.
— Ты… ты сказал им, да?
Томас ничего не ответил, и она добавила:
— Про меня с Нейлом?
— А чего ты ждала от меня, Нора?
«Знает кошка, чье мясо съела».
— Слушай, Томми. Я не знаю, зачем я сказала тебе. Я… я никогда не собиралась. Мне меньше всего хотелось сделать тебе больно…
«Невероятно, мать твою…»
Нора извинялась за то, что сказала ему, что трахалась с его лучшим другом, так, словно единственным настоящим грехом была честность.
— Да, это меня просто ошеломило, — сказал Томас с беззаботной жестокостью. — Ну, то есть ты представь. Узнать, что всю жизнь…
Внезапный укол боли заставил его замолчать. Он вытер горячие слезы. Мысленно обозвал себя идиотом.
— Представь, каково это, — продолжал он надтреснутым голосом, — узнать, что всю жизнь проходил в д-дурацком колпаке…
«Как ты могла так поступить со мной, Нора. Умоляю тебя!»
— Ты злой, — ответила она, словно называя какую-то неизбежную фазу отрочества.
«Чертова сука! Чертова, чертова сука, стерва!» Каким-то образом ему удалось сдержаться.
— Это пройдет.
Последовало долгое, неуютное молчание. Томас понял, что Нора плачет.
— Эй… — негромко сказал он.
— Что мне теперь делать, Томми?
«Она любит его… Любит Нейла».
В его вздохе смешались отвращение и сожаление.
— Послушай. Тебе нужен адвокат, Нора. И не суетись. Даю гарантии, что они тебе ничего не сделают.
— Но кто?
— Кто-нибудь безжалостный. Кровожадный и умный. Как насчет того парня Ким, которого ты обычно приглашала из-за нас?
— Но он адвокат по разводам, Том.
— Именно, — ответил Томас и положил трубку.
Он прижался головой к стене, боясь, что его вот-вот вырвет. Злонамеренность не входила в состав его качеств, как он ни старался…
«Идиот. Какой идиот!»
Что он делает? Уж не стыдно ли ему? Небось этого ей, суке, и хотелось.
Кроме того, они, вполне возможно, запугивали ее.
— Я хотел сказать «привет»! — донеслись с кухни всхлипывания Фрэнки.
Томас вошел и увидел, что Рипли уставилась в пустую миску из-под хлопьев.
Когда позвонили в дверь, Томас вскочил на ноги.
— Черт-черт-черт! — пробормотал он сквозь стиснутые зубы.
— Где мама? — крикнул Фрэнки.
Томас подобрался к окну и увидел стоящего на крыльце Миа в шортах, фуфайке с круглым вырезом и ворсистых белых тапочках.
«Вот уж любит нос совать, куда не просят», — подумал Томас, не в силах сдержать злую усмешку.
Он неохотно открыл дверь.
— Выходной? — спросил Миа, прислонясь к дверному косяку.
— Сказался больным. Думал хоть чуточку разгрузить тебя от детей.
Миа кивнул со скептическим взглядом персонажа мультика.
— Итак, — с явным удовольствием произнес он, — приезжало ФБР…
— И еще кое-кто, — сказал Томас.
— Пытали всю ночь?
Томас закрыл глаза, улыбнулся, затем смирился с неизбежным.
— Заходи, Миа, — сказал он. — Я тебе все расскажу.
И, не удержавшись, добавил:
— Знаешь, а тебя насквозь видно, словно ты в пеньюаре.
Высоко подняв брови, Миа перешагнул порог и прицелился в Томаса, изобразив пистолет из пальца.
— Миа! — в один голос закричали Фрэнки и Рипли.
Пока Томас менял халат и боксерские трусы на джинсы, рубашку и блейзер, Миа рассадил детей перед телевизором. Заварив еще кофе, Томас присоединился к своему соседу номер один за кухонным столом. Около часа они обсуждали события двух предшествующих дней. Хотя во многих смыслах Миа стал его лучшим другом после развода, Томас избежал малейшего упоминания об интрижке Норы с Нейлом, равно как и о ночи, проведенной с Сэм. Он должен сперва сам во всем разобраться — по крайней мере, он так думал.
Выслушав его, Миа глубоко вдохнул и сказал:
— Ух ты!..
— Насыщенные деньки получились.
— Ты так думаешь? — Миа провел ладонью перед лицом, словно стараясь отмахнуться от всего этого безумия. — Знаешь, что говорит Маркс?
— Никогда не слышал, — ответил Томас.
Миа цитировал Маркса, как другие цитируют какого-нибудь доктора философских наук.
— Что касается человека, то корень происходящего всегда в самом человеке. — Миа фыркнул, будто в этих словах ему почудилось что-то смешное. — Не думаю, чтобы он имел в виду мозги, хотя…
— Нейл болен, — мрачно произнес Томас.
— Похоже, ты не очень-то в это веришь.
Что-то в этом замечании вызвало у Томаса легкое покалывание по всему черепу.
— Как я могу в это поверить? Он просто поддерживает начатый когда-то разговор. Чего только не случается в жизни! Ураганы сносят стоянки прицепов. Бомбы попадают в кафе. Рак распространяется. Артерии закупориваются. Каждый вдох, каждое биение сердца — смертельный выстрел. Да, вот так происходит все в мире, и только наша психологическая узколобость мешает это понять. Единственное, что хочет сказать Нейл: то же самое творится с нашими нейронами. Каждая наша мысль, каждое переживание — результат случайных, как брошенная игроком кость, синаптических сигналов. Бесцельная статистика.
— Уж во всяком случае, так не кажется.
— А почему так должно казаться? Наш мозг использует приходящие извне импульсы, восприятия, обращая их в реакции — наши поступки. Мы видим приближающиеся машины и огни светофора, и наша нога нажимает тормозную педаль. Но мы не видим вовлеченных в это нейрофизиологических процессов. Наш мозг, по сути, слеп в отношении самого себя, более того — его активизирует внешнее, а не внутреннее.
— И что? — спросил Миа, созерцательно поиграв прядью и сведя глаза к переносице.
Томас глубоко вдохнул, ощутив запах нагретой пыли и вспомнив о съеденном беконе.
— А то, что, когда мы выбираем, решаем, надеемся, боимся или что угодно, это ничем не отличается от того, что мы видим или слышим: мозг выпадает из общей картины. Мы не переживаем того, что делает переживание возможным. Все нейрофизиологические механизмы, порождающие принятие решений, надежды, страхи и так далее, лишь обрабатывают, не будучи обрабатываемы сами. Для нас любая мысль рождается ниоткуда, представляет нечто вроде… абсолютного начала, так что кажется, что нам каким-то образом удается избежать причинно-следственных связей и эффекта, лишь запутывающего все вокруг нас, включая наш мозг. Сознание напоминает белку в колесе, всегда пребывающую в движении, но каким-то образом не трогающуюся с места. Для нас существует только здесь и сейчас. У нас неизбывное чувство, что мы могли бы поступить иначе, поскольку наш выбор, как всегда кажется, стоит у истоков события, а не в его середине.