«Не надо…»
— Правильно? — спросил он.
— Правильно, — нервно кивнула она.
Пока они шли на кухню, Томас проклинал себя как последнего идиота. Что он вытворяет? Она хотела его — вот и все, что он мог сказать. Однако он никак не мог побороть чувство, что его помощь нужна ей больше.
По какой-то причине дело это зацепило ее, даже больше чем просто зацепило.
А его проходные моменты не интересовали.
«Дети для меня — все».
Завтрак воскресным утром всегда напоминал Томасу, почему он любит свой дом, несмотря на все бедствия и клаустрофобические воспоминания, связанные с разводом. Дом опустел, он знал это, но сохранил характер застывшего кадра. Было что-то поэтичное в расположении вещей: потоки ослепительного солнца, льющиеся сквозь оконные стекла, детские лица, омытые утренним светом, блеск посуды, блики и позвякивание ножей, ложек, вилок. Деревянная добросовестность буфетов, стерильная белизна плитки. Даже тень, отбрасываемая струйкой пара, вырывающегося из чайника…
Если бы только Нора не забрала все эти чертовы растения.
— Давай, ты теперь у нас за хозяйку, девонька! — сказал Фрэнки Сэм на лучшем шотландском, который мог изобразить четырехлетний мальчуган.
Сэм метнула в него взгляд, означавший: «ты-откуда-свалился?» Солнце высветило ее улыбку.
Томас налил ей чаю, потом спросил, не хочет ли кто последний кусок бекона, что делал всегда, прежде чем отправить его в рот. Дети рассмеялись, как смеялись при этом всегда.
— А, так, значит, ты хотел? — с притворным удивлением крикнул он на Фрэнки. — Чего ж молчал?
Мобильник Сэм разразился трелью у нее в сумочке. Она негромко выругалась, взглянув на определитель номера, затем удалилась в гостиную. Томас поймал себя на том, что снова любуется ее ягодицами, на этот раз сквозь юбку.
— А ей ты тоже показывал свои штуки, пап? — спросила Рипли.
Томас чуть не подавился беконом.
— Что показывал?
— Ты спускаешь за собой воду, когда писаешь, пап? — спросил Фрэнки.
Явно настал час неприличных вопросов.
— Ладно, ребята, чтобы я больше не слышал никаких разговоров про уборную и так далее. Это уже не смешно. А будете продолжать, так тетя меня арестует. Все. Хватит. Больше никаких таких разговорчиков. О#39;кей?
— Так вот зачем сюда приезжало ФБР? — спросил Фрэнки.
Этого Томас и боялся.
— Нет, — осторожно начал он, — дело в том…
— Они приезжали, — прервала его Рипли, — потому что дядя Кэсс псих…
— Не смешно, Рипли.
— Что такое «псих», пап? — спросил Фрэнки.
Томас гневно посмотрел на Рипли, предупреждая, чтобы она не вмешивалась.
— «Псих» это человек, у которого в мыслях непорядок. Больной. Но я не хочу, чтобы вы употребляли это слово. Это нехорошее слово, Фрэнки. Тебя это тоже касается, Рипли.
— А ты разве не псих? — спросил Фрэнки.
Томас улыбнулся.
— Я психолог, сын. Я помогаю поправиться людям, у которых в мыслях непорядок.
Так или иначе, это была идея. Кроме наставлений, которые он давал студентам, его единственным делом было заниматься демагогическими разглагольствованиями перед аудиториями, отстаивать неясные позиции в журналах и на конференциях. Но в техническом смысле он все еще был целителем. Он находился в непосредственной близости от нуждавшихся в исцелении.
До последнего времени.
— А как ты узнаешь, что у них непорядок? У них кровь течет?
— Нет, — ответил Томас.
«Они пускают кровь другим…»
— Они ведут себя как сумасшедшие, — сказала Рипли. — Не делают того, что должны. Ну, скажем, не спускают воду.
— Букашки-какашки! — завопил Фрэнки, вернее, дикарь, прячущийся в любом мальчишке.
— Хватит! — крикнул Томас, грохнув кулаком по столу. Все подпрыгнуло: миски с хлопьями, ложки с вилками, даже дети.
До смерти перепуганный Фрэнки расплакался. Рипли сверкнула глазами.
Покачав головой, Томас схватил тряпку вытереть расплескавшееся молоко и смахнуть хлопья.
— Простите, ребята. Покорнейше извиняюсь. Просто ваш папа немножко подустал, вот и все.
В какой-то момент, сказал он себе, это безумие должно кончиться. Он подвергнет его заклятию, опутает льстивыми доводами рассудка и навсегда упрячет в раздел мозга с табличкой «Не беспокоить».
Он опустился на колени перед Фрэнки, который запрыгнул ему на руки, как обезьянка.
— Тихо, милый, успокойся. Для тебя я не сумасшедший.
— А для Рипли? — шмыгнул носом Фрэнки.
— Он, как безумный, сердится на дядю Кэсса, — сказала Рипли. — А ты, папа?
Томас повернулся к дочери и ласково погладил ее по щеке. Боже правый, да из нее вырастет незаурядная, потрясающая женщина. Как мог он быть частью такого чуда?
— Да, — согласился Томас, — я сержусь на дядю Кэсса. Я считал его своим другом. Считал, что он любит тебя, меня и Фрэнки…
— И маму? — спросил Фрэнки.
Томас сглотнул комок в горле. С этим маленьким отродьем — сплошные трудности, это уж точно.
— И маму, — добавил он. — Я думал, что он любит всех нас, но вышло не так. А теперь послушайте меня, оба. Это очень важно. Вы должны обещать мне, что если когда-нибудь увидите дядю Кэсса, то…
Как раз в этот момент появилась Сэм. Она подошла к своей сумочке, которая лежала на стойке, и недоуменно посмотрела на них.
— Господи, ребята, я была всего лишь в соседней комнате.
— А мы скучали без тебя, бэби, — хмыкнул Фрэнки.
Томас пощекотал его, и тот взвизгнул от смеха. Он выпустил шею папы и, пританцовывая, попятился назад, предостерегающе выставив руки и прижав локти к животику.
— Уезжаешь? — спросил Том.
— Да, это Шелли, — ответила Сэм. — Долг зовет.
Через несколько минут все собрались у двери, Томас чесал в затылке, Фрэнки и Рипли вели себя как маленькие бездарные актеры — любимцы публики. Казалось, Сэм смущена всеобщим вниманием. Она выставила ногу, затем наклонилась надеть левую туфлю. Посмотрела на Томаса, высоко подняв брови.
— Эй, Сэм? — спросил Фрэнки.
— Да, радость моя.
— А где твое нижнее белье?
Сэм промолчала.
Томас кашлянул.
— Фрэнки!
— Дети такие коротышки, — негромко пробормотала Сэм. — Как я могла забыть, что дети такие коротышки?
— Куда же делось твое белье? — не отставал Фрэнки.
— Хороший вопрос. — У Сэм была вымученная улыбка. — Спроси своего папу, милый.