Томас направился следом за ним и остановился у ведущей вниз лестницы. Он слышал, как Миа ворочает ящики по бетонному полу, но видел только тени в пыльном желтом свете внизу.
— Вот! — крикнул Миа, размахивая чем-то.
Он бросил это «что-то» сквозь затхлый воздух. Томас непослушными руками все-таки поймал «что-то». Моток клейкой ленты.
— Зачем? Думаешь, Нейл располагает оружием массового поражения?
— Нет. Чтобы связать его. Ты ведь должен доставить его живым.
— Ну и что? Подкрадусь к нему сзади, наброшусь и обмотаю лентой? Он вооруженный и опасный убийца, Миа, а не хренов рождественский подарок, символизирующий зло.
Неужели он действительно отнесся всерьез к этому безумному предложению?
«Фрэнки…»
Непрерывно кричащий.
— Подожди, — сказал Миа и опять исчез.
На этот раз он вернулся быстро. Поднялся по лестнице. Томас, пошатываясь, отошел от подвальной двери в другой конец кухни. У его соседа был пистолет.
— Миа? Какого дьявола…
— Держи, — сказал Миа, протягивая ему оружие. В кухонном свете сталь пистолета приобрела неожиданно тусклый, свинцовый оттенок, как глаза мертвого животного. — Держи, Томми. Ведь речь идет о Фрэнки. Фрэнки…
С тяжело бьющимся сердцем Томас протянул руку и взял пистолет. Он был холодным и оказался вовсе не тяжелым, как представлялось Томасу, а каким-то легкомысленно невесомым, хотя и напоминал кое-что, сделанное из урана.
Томаса стало трясти. Куда подевался контроль?
«Карман», — шепнул ему голос.
— Значит, в обмен на мою дочь, — произнес он, сдерживаясь, — ты даешь мне моток ленты и пистолет?
Миа неодобрительно погрозил ему, но тут же опустил палец.
— Верно, — сказал он и без дальнейших объяснений ринулся обратно в подвал, чуть не полетев с последних ступенек.
— Миа! — Томас ошеломленно остановился на верху лестницы. — Миа!
Несколько мгновений спустя неугомонный сосед вынырнул из подвала.
— Вот, — запыхавшись, сказал он, протягивая руки. В ладонях, как горки фисташек, лежали патроны. — Боеприпасы.
Томас схватил их и стал рассовывать по карманам куртки.
— Сдается мне, все по-честному.
«У меня пистолет!»
Он даже не представлял себе, что делает. Но тем не менее делал это. Балласт пришел в движение.
Миа наблюдал за ним, его бледное лицо необычайно посуровело.
— А теперь скажи, где точно, по-твоему, прячется Нейл?
Томас не чувствовал себя в норме, во всяком случае, не до конца, и от лоразепама не стало лучше — только веки налились свинцом. Он с трудом мог сосредоточиться на окружавшем его потоке транспорта. Шоссе I-87 развертывалось перед ним, как бесконечная взлетно-посадочная полоса.
Он дважды проверил оставленный Нейлом крестик по дорожному атласу. Тот почти наверняка приходился к северу от Кэтскиллза, рядом с деревушкой с вполне соответствующим названием — Климакс. В принстонские дни у близких друзей бабки и деда Нейла был где-то в тех краях большой дом, куда Нейл и Томас раза три-четыре заезжали с разными девчонками. На протяжении всего лета пьяная шуточка вроде: «Ну что, хочешь, доставлю тебя в Климакс?» — стала для них пробным камнем во время шатаний по пивным. Несмотря на вытаращенные глаза, полные негодования, несколько девиц заглотили наживку. (Ключ к успеху, всегда говорил Нейл, заставить их прочувствовать потаенный смысл внешне невинной дружеской шутки.) Томас пережил в Климаксе множество великолепных моментов. Праздник закончился, когда бабка Нейла нашла за одной из кроватей несколько использованных презервативов, которые, как гласила далее легенда, подобрала, по ошибке приняв за сброшенную змеиную кожу. Нейл с Томасом привыкли в шутку обвинять друг друга, хотя оба знали, что презервативы — Нейла.
Но с тех пор много воды утекло. Климакс стоял в стороне от автострады. В последующие годы Томас несколько раз проезжал съезд к этому местечку, и снова и снова его охватывало странное головокружение, будто он уже ездил по этой дороге, — освежающее чувство прошлого, которое давно позади. Вопрос заключался в том, куда ехать, когда он доберется до Климакса, — его воспоминания были весьма туманными. Оставалось надеяться только, что он вспомнит по пути.
Поездка показалась Томасу одновременно успокаивающей и нервирующей, и он отвлекался, размышляя над этим парадоксом. Ему никогда не нравилось водить машину, но было что-то притягательное в скоростных автострадах, в том, как ты неуловимым призраком проносишься мимо анонимных городов, лесов и полей; в чувстве осуществленной власти, легкости, с какой преодолевались препятствия, а ты мчишься по катастрофически узкой грани жизни. За игрой в покер в те далекие времена пожарный из волонтеров однажды привел Томаса в ужас рассказами о загородных автомобильных катастрофах, о кусках человеческих тел среди искореженного металла. «С точки зрения физики, — утверждал пожарный, — наши тела при автокатастрофе мало чем отличаются от резиновых мешков, наполненных кровью… При достаточно высокой скорости человек лопается, как мыльный пузырь». Тогда этот комментарий определенно чуть не свел Томаса с ума. Но с годами транспорт — несмотря на пьяных водителей, неправильное вождение и беспечных подростков — продолжал мелькать мимо короткими упорядоченными рядами, и паранойя Томаса сменилась странной эйфорией. Каким-то образом езда по автостраде превратилась для него в разновидность клептомании или победную финишную прямую, которая никогда не кончается.
И нечего удивляться, что дорога стала символом. На дороге каждый был сам за себя, могучий, бесстрашный. На дороге каждый чувствовал себя американцем.
Конечный пункт, вдруг понял Томас, вот что так нервирует его.
Нейл Кэссиди.
Утреннее откровение Томаса было переоценкой ценностей. Раньше Нейл представлялся ему какой-то стихией, не человеком, а скорее, принципом. Каждый год Томас начинал курс для новичков, декламируя отрывок из «Илиады» и указывая, что Гектор, великий герой Трои, был поражен не десницей Ахилла, как полагало большинство, а «через десницу Ахилла огненным взором Афины». Для древних, объяснял он далее, ты не располагал собственными словами и поступками, по крайней мере, не таким образом, каким представлялось новичкам, которые считали, что могут на все наложить свою монополию. Для древних греков, египтян, шумеров — да возьмите кого угодно — человек был в равной степени конечным пунктом и промежуточной станцией, через которую выражали свои действия иные, более неуловимые силы. Вот почему они смотрели на безумие как на нечто забавное, но — в не меньшей степени — и с трепетным благоговением. Некоторые безумцы действительно были просто дураками, но некоторые были и пророками. Через некоторых вещал сам Бог.
Вот кем Нейл казался Томасу: безумцем в древнем смысле этого слова.
Одержимым.