— Стой, стой! — вдруг выпалила отчаянно.
Я услышал писк сканера.
— Вот дерьмо, вот же дерьмо…
— Что такое? Детка, с чего ты перепугалась?
— Еще один! О боже мой, Апостол, — еще один! Всего в паре кварталов — еще один палец!
— Как? — возопил я, прыгая с одной ногой в штанине.
Дженни расхохоталась — я трусы забыл надеть, и бедный обмякший член болтался селедкой.
— Они сказали, как умудрились найти?
Я испустил нестройную череду проклятий.
— Апостол, сейчас времени нет для разговоров. Я к ним. Встретимся на углу, ладно?
— Молли! — заорал я в пищащую трубку.
Вот же странно: ведь договаривался с Бонжурами о платеже вне зависимости от результата. Найду или дурака проваляю — заплатят одинаково. Но чувство такое, будто просрал всё и вся. Гребаный неудачник. Хоть бы шевелился быстрее, что ли…
Я ведь с самого начала посчитал ее мертвой, разве нет?
Чмокнул на прощанье Дженни в губы, оставив ее стоять нагишом с кучей скомканных купюр в левой руке и с моими трусами в правой. Уже отъезжая, укорил себя за оставленные трусы. Отличные ведь, прямо из номера «Нэшнл джиографик» про китов мира. С голубым китом аккурат на причинном месте — детка, жди фонтана.
Впрочем, отличный повод заглянуть еще раз на Омими, 113.
Не успел я дверь «фолька» закрыть, как телефон забренчал снова. Альберт, мать его, нашел же время!
— Приве-ет! — завопил под аккомпанемент разноголосого гомона и музыки. — Апостол, дружище! Уже и не надеялся тебя поймать! Чем занимаешься среди ночи?
Альберт явно наклюкался в дупель.
— Перечитываю «Войну и мир». Торчу от этой книги, особенно когда французов громят. А ты?
Альберт заржал. Ага, когда за галстук заложим, мы крутейшие парни во вселенной, обаяшки и симпатяшки. И регот-то какой: хозяин жизни. Он даже не в дупель наклюкался, а в дым, драбадан и отмену рабства.
— Спонтанный выпускной у нас. Несем чепуху, снимаем красоток — сам знаешь, как оно.
— В чем де…
— Зелень докурили, — перебил Альберт. — Понимаешь, о чем я?
— Не беспокойся — подброшу еще, — заверил я, мысленно выматерившись.
— Стол, ты крут! Ты круче всех! Тебе посвящается «бис!» в каннабисе!
И заржал над собственной остротой. Очень смешно. Сквозь ржание пробился милый девичий голос: «Это твой парень? Твой парень?»
— Да! — проревел Альберт. — Он классный!
— А тебе посвящается «заткнись» и «заткнись, ради бога»! — сообщил я.
Знаете, мне вовсе не улыбается выступать «парнем» Альберта, тем более «классным».
— Ты что, растрезвонил всем вокруг про наше взаимовыгодное сотрудничество?
Снова заржал — будто я шучу с ним.
— А если серьезно, Стол, — слушай сюда. Хотел раньше позвонить, да из головы вылетело, к чертовой матери. Думал: ну, послание оставлю. Пустоголовый… Знаешь, Стол, ты — мой любимейший крутейший засранец!
— А ты — мой любимейший узкоглазый умник. Выкладывай, чего накопал.
— Уй, прости. Дело такое: я позвонил старому приятелю, он писал диссертацию по философии в Беркли. Баарс уже уволился, но обсуждали его вовсю.
Пьяным всегда кажется: их новости — залет, убой и вселенская драма.
— Выкладывай, не тяни.
— Гениальный, странный, разведенный.
Как им нравится человека загадками мучить, приберечь на потом кусочек посочней!
— По слухам, он второкурсницу свою обрюхатил…
Любопытно. Но ведь наверняка не самый сочный кусок накопанного.
— Альберт, не тяни. Что еще?
— Стол, он курс лекций читал о сектах! Представляешь, о сектах! — проорал в трубку.
Жутко важная новость, надо же.
— Ну допустим.
— Да ты мозгами пошевели! Выходит, он все знал!
— Что все?
— Все о них. Психологию сектантства, социологию, историю. Знал доподлинно, как секту организовать, как представлять, что проповедовать…
Замолк. Из трубки снова полился разноголосый гомон. Альберт выдержал паузу и объявил:
— Стол, это просто невозможно!
— Невозможно? Что он верит в свою галиматью?
— Именно! Он ведь сознательно манипулирует своими учениками. Тут еще хуже, чем с Роном Хаббардом. [35] Гораздо хуже!
Да, все становится на свои места. Правило наихудшего дерьма в действии.
— Эй, а как там насчет травки? — Серьезность Альберта иссякла, и вернулась пьяная ипостась крутого парня. — Может, у тебя номерок есть, а… чтобы позвонить куда надо, понимаешь?
— Попробуй Кимми позвонить, она как раз должна освободиться. Я тебе эсэмэску с ее номером отправлю.
Тогда я обдумывать услышанное не стал. Следовало улучить минутку поспокойнее и прокрутить как следует в памяти.
Умытая симпатичная Молли торчала одиноко на перекрестке, выглядящем на удивление цивилизованно — почти Ньюарк. Три полицейские машины перекрыли улицу, высвечивая фарами окрестные кирпичные стены. Там и сям на тротуарах толпились зеваки, впрочем, не много. В остальном картинка была идиллически мирная, и коп наблюдался лишь один.
— В пивнухе, значит? — спросила Молли вместо приветствия.
— У каждого свои потребности, — ответил я уклончиво.
— Апостол, зачем ты врешь всякий раз, когда спрашивают, где ты?
— Остроумие тренирую, — ответил я, удивляясь: неужто у нее сейчас мои похождения на уме? — И напоминаю себе: я всего лишь пленник реальности этого мира.
— Апостол, ты чудик! — заявила Молли, качая головой. — Самый странный чудик из всех, кого знаю.
— Повезло тебе. И мне тоже, — подытожил я и, чтобы сменить тему, напомнил о деле: — Какие пальцы нашли?
— Указательный и посылательный.
— Какой?!
— Этот! — И показала мне средний палец.
Мною временами овладевает паранойя: а вдруг женщины, интересующие меня, способны прозревать мое нутро? Видеть все до копоти в закоулках души? Наблюдают и прозревают, но играть не прекращают — нравится им мое внимание. Так вот: при виде пальца Молли паранойя забила во мне фонтаном.
А Молли тем временем деловито и подробно описала, где, что и как. Первый палец нашли в паре кварталов отсюда, во дворе старого безногого калеки, вьетнамского ветерана. Удивительным и непостижимым образом второй палец нашелся через час. Компания старшеклассников «случайно» попала в заброшенный склад, красовавшийся перед нами, — «искали потерявшуюся собаку».