Отлично!
Как обычно, я очнулся посреди ночи. Молли лежала, запутавшись в простынях, распластавшись, словно десантник под нераскрывшимся парашютом. Я включил телик без звука, полез за травой. Сидел, окутанный дрожащим, рассеянным светом, глядел на мечущиеся по экрану фигуры, сворачивая толстую самокрутку.
И вздрогнул, заслышав голос Молли.
— Как оно? — спросила, не отрывая головы от подушки.
Надо же! Думал, дрыхнет без задних ног.
— Липко, — ответил я, сворачивая ганжу в идеальный цилиндрик. — Вонюче. Как и положено траве.
Приплющенная подушкой улыбка.
— Я не про то, — выговорила, перевернувшись на спину.
Смахнула неловко прядь волос с лица.
— Как оно — быть тобой?
Я принялся раскуривать косяк — отличный способ выиграть пару секунд, когда цыпочка вздумала спрашивать несуразное. Но за выигранные секунды в голову ничего так и не пришло.
— Нелегко… иногда.
— Почему? — спросила, глядя в потолок.
Разноцветные отблески от телевизора пляшут на дешевых гипсовых завитушках.
Я выдохнул облако дыма — эдакий призрачный рог над кроватью, пожал плечами.
— Представляешь, когда по радио все крутят и крутят один и тот же хит-парад?
— Конечно. Потому у меня в квартире спутниковое.
— У меня в голове такой хит-парад. Все время.
Повернулась, глянула на меня.
— A-а, ты имеешь в виду память. Воспоминания?
— Сильнее всего цепляются самые гнусные — вот в чем проблема. И они же приходят не как расплывчатые обрывки, а будто переживаешь заново. С запахами, с теми самыми эмоциями. Вроде сна наяву.
— Расскажи что-нибудь… для примера.
Так и думал: захочет образчик.
— Ну… у моей матери глаза были похожи на твои. Иногда гляжу на тебя и вижу нашу кухню в родительском доме, мама чай готовит. На кухонном столе прямоугольник — свет из окна падает, а по нему муха из угла в угол, как по карте острова сокровищ, пятнадцать шагов туда, стоп, двадцать — сюда. А мама улыбается — она всегда радовалась жизни, улыбалась всегда и меня бранила за хмурость, — улыбается и смотрит в окно, а на глазах слезы. Спрашиваю: «Мам, в чем дело?» Она поворачивается, моргает так, слезы по щекам катятся, улыбается мне — а улыбка ободряющая такая, мол, хороший мой мальчик, — и говорит: «Апостол, у меня рак. Врачи говорят, мне несколько месяцев осталось».
— Боже мой! — прошептала Молли.
— Это еще ягодки, малышка, еще ягодки.
Пятница
Позавтракали вкусно, но до крайности уныло. Я-то часто тыкался носом в грязь, меня поворотом фортуны не удивить. У меня даже сочувствие изобразить не вышло. Выдавил пару банальных утешений.
Да и как уже писал, я с самого начала посчитал Дженнифер мертвой.
А вот по Молли разочарование прошлось как цунами. В молодости надежды всегда витают за облаками, ничем не приструненные. С возрастом добавляется свинца в душе и песка в карманах. Конечно, и у нее, как и у всех людей, имеется багаж повседневной паранойи, наборчик суеверий и скверных предчувствий типа: не радуйся заранее, покупая лотерейный билет. Но в глубине души сидит вера: все должно сложиться, получиться, выйти и фантастически повезти. Дженнифер Бонжур найдут живой, хотя и измученной, голодной и в синяках, приличного с виду злодея поймают, а душераздирающий репортаж об этом вознесет Молли Модано к вершинам журналистского Олимпа. Непременный хеппи-энд кукольной истории, впечатанный в извилины.
И вот пожалуйста: оптимист встречает могильщика.
— А как доктор может определить? — спросила Молли упрямо.
— Что определить?
— С мертвого или с живого пальцы отрезаны?
— Не знаю. Может, ткань живая и мертвая по-разному режутся? Или срез бескровный — ведь когда сердце останавливается, кровь не течет.
Молли нахмурилась, глядя в бекон.
— Пальцы же могут быть и не от нее… точно ведь неизвестно.
— Ох, Молли…
Замолчала. Жует, глядя в тарелку. Ох, детка, я столько здорового цинизма мог бы высыпать на твою прелестную головку! Во мне остроумие просто бурлит. Но бедняжке по-настоящему скверно, я же вижу, и не только из-за жутких этих пальцев. Сегодняшней ночью она хотела забыться в моих руках, не думать об ужасе и смерти. И что увидела? Не в одних шрамах дело, хоть их и хватает. От меня несет смертью. Все мои женщины рано или поздно это распознают — глядя на мои запястья или видя выражение лица.
Я подождал, пока она расправится с яичницей, и шлепнул папкой об стол.
— Что это?
— Упражнение для чтения вслух. Почитай мне.
По правде говоря, я бы все равно попросил ее прочитать, но раз уж ее так очевидно следовало отвлечь и развлечь, почему не совместить приятное с полезным? Она терзаться не будет, и мне выгода. Образец милосердного эгоизма.
— Угу.
— Это копия протокола. Нолен снял показания Энсона Уильямса.
Усадьба выглядела местом инопланетного сборища из «Звездного пути». Под здоровенными ивами у входа суетилось дюжины две «системщиков», все одетые в белую униформу вроде той, что я видел на Энсоне и Баарсе во время первого визита. Женщин было больше раза в два, чем мужчин, и я подумал: может, Дженнифер оказалась не с той стороны любовного треугольника? Все сплошь молодые, а разнообразию лиц и цветов кожи любой борец за политкорректность позавидует.
Наверное, я застиг перерыв между занятиями.
Включил радио на всю катушку — привлечь внимание. Из динамиков полились древние могучие вопли «Iron Maiden». [39] «Системщики» уставились на ползущий «гольф». Я же, солнечно улыбаясь из-под очков, выставил руку в окно, изобразив вулканское приветствие из «Звездного пути». Я позвонил заранее, и меня приветствовали с равнодушной, формальной даже благожелательностью, как и при первом визите. Подошел Стиви и остановился, ожидая, пока я вылезу из «гольфа» к солнцу, жаре и пыли.
— Шикарный новый костюмчик, — объявил я, подходя к стеклянным дверям.
Стиви скривился — костюм, разумеется, был тот же самый, но смолчал. Я проскользнул мимо «системщика» в кондиционированную прохладу.
— Отчего толпа у входа?
— Иногда Ксен учит снаружи, под солнцем. Настоящим солнцем.
Глянул холодно, насмешливо.
— Угу, — отозвался я. — Интересно, а ожоги от невидимого солнца тоже невидимые?