– Господи, за что такая честь? Я не в форме, честное слово… – начала она, имея в виду теннис. Когда-то они с Оззи частенько играли пара на пару с другими супругами, но это было так давно, с тех пор она едва ли вообще по-настоящему играла, хотя Сьюки один-два раза за лето брала ее в качестве партнера поиграть в субботу на разбитых общественных кортах у Саутвика.
– Тогда приводите себя в порядок, – сказал Ван Хорн, неправильно истолковав ее слова и в восторге брызгая слюной. – Повернитесь, снимите эти тряпки. Черт возьми, ведь тридцать восемь – это молодость.
«Он знает, сколько мне лет», – подумала Александра скорее с облегчением, чем с обидой. Приятно, когда тобой интересуется мужчина; знакомство – вот это неловко; все это многословие и смущение за обильным возлиянием, а потом тела обнажаются, обнаруживаются скрытые родинки и морщинки, как не понравившиеся подарки на Рождество. Но сколько любви, когда об этом думаешь, не о партнере, а о собственном обнаженном теле, которое предстанет его взору: о лихорадочном возбуждении, сбрасывании одежды, когда, в конце концов, остаешься самой собой. С этим странным властным мужчиной она, в основном знакома. А то, что он выглядел таким отталкивающим, даже помогало.
Он снял машину с тормоза, двинулся накатом по потрескивающему гравию и остановился у парадной двери. Две ступени вели на мощеный портик с колоннами, на котором виднелась выложенная зеленой мраморной мозаикой буква L. Свежевыкрашенная черной краской дверь была такой массивной, что Александра испугалась, что дверь может слететь с петель, когда хозяин распахнул ее. В вестибюле дома ее встретил специфический запах серы, Ван Хорн по привычке его не замечал. Он провел ее в дом, мимо полой слоновьей ноги со стоящими в ней тростями, гнутыми и с набалдашниками, и одним зонтом. На Ван Хорне был мешковатый твидовый костюм-тройка, как будто он ездил на деловую встречу. Он взволнованно размахивал во все стороны негнущимися руками, и они, как рычаги, падали вдоль тела.
– Там, за двумя роялями, лаборатория, раньше здесь был танцевальный зал. Там пока еще ничего нет, только целая тонна оборудования, половина не распакована; едва начали составлять список, как пришлось внести туда динамит в виде петард для фейерверка. Вот здесь, на другой стороне, назовем это кабинетом, половина моих книг еще в коробках в подвале, некоторые старинные книги я не хочу вынимать, пока не установят кондиционер. Знаете, эти старые переплеты и даже нитки, которыми они прошиты, рассыпаются в прах, как мумии, если открыть крышку саркофага… Приятная комната, не так ли? Здесь висели оленьи рога и головы. Сам я не охотник, вставать в четыре часа утра, идти в лес и стрелять из дробовика в какую-нибудь глазастую косулю, не причинившую никому вреда, безумие. Люди безумцы. Они и в самом деле опасны, уж поверьте.
Вот столовая. Стол красного дерева, с шестью выдвижными досками, если захочется дать банкет, сам я предпочитаю обеды в узком кругу, четыре-шесть человек, чтобы каждый мог блеснуть, показать себя с наилучшей стороны. Пригласишь целую толпу, и всеми овладевает стадное чувство, несколько лидеров и множество овец. У меня еще не распакован необыкновенный канделябр, восемнадцатый век, мой знакомый эксперт с уверенностью утверждает, что он из мастерской Роберта Джозефа Августа, хотя на нем нет клейма, французы никогда не были помешаны на клеймах, как англичане. Вы не поверите, на нем видна каждая деталь – от виноградной лозы до усика крохотной причудливой завитушки, на нем можно
разглядеть одного-двух жучков, видно даже, где насекомые прогрызли листья, и все выполнено в две трети натурального размера; мне не хотелось бы его ставить здесь, пока не установят элементарную охранную сигнализацию. Грабители обычно не связываются с такими домами, где только один вход и выход, они предпочитают иметь запасной вариант. Дело не в том, что у меня нет страхового полиса, но воры становятся наглее, наркотики делают негодяев отчаяннее, наркотики и общее падение уважения вообще ко всему на свете. Я слышал, как люди уходили на полчаса и их обчищали до нитки, они следят за вашим распорядком, за каждым шагом, за вами наблюдают. Единственно в чем можно быть уверенным в этом обществе, милая: за вами наблюдают.
Александра не помнила, какой отклик нашли у нее эти излияния, вероятно вежливые поддакивания; она держалась от него на некотором расстоянии из боязни, что этот большой мужчина может нечаянно ее задеть, поворачиваясь и жестикулируя. Она видела не только расхваставшегося возбужденного брюнета, но еще и некую пронзительную наготу и бедность: убожество пустых углов и обшарпанные полы без ковров, покоробившиеся потолки с трещинами, которые не ремонтировались несколько десятков лет; когда-то бывшая белой, краска на деревянных рамах пожелтела и облупилась; элегантные панорамные обои ручной набивки отошли по углам и вдоль швов, на стенах остались прямоугольные и овальные светлые пятна от висевших здесь прежде картин и зеркал. Несмотря на рассказ о нераспакованных еще предметах роскоши, в комнатах было пустовато; Ван Хорн обладал здоровым инстинктом творца, но казалось, что в его распоряжении была ровно половина нужных материалов. Александра сочла это трогательным и обнаружила сходство с собой: ее монументальные статуэтки можно удержать в руке.
– Теперь, – объявил он рокочущим басом, словно заглушая у нее в голове эти мысли, – вот комната, которую я хотел вам показать.
«La chambre de resistance» [23] . Это была длинная гостиная с помпезным камином, напоминающим фасад храма, – резные ионические колонны, украшенные листьями, поддерживали каминную доску, над которой огромное конусообразное зеркало давало мутное отражение пышной комнаты. Она посмотрелась в зеркало и сняла бандану, откинув волосы назад. Сегодня они не были заплетены в косу, но еще сохранили ее упругие следы. Голос звучал молодо и звонко, да и сама она казалась моложе в этом древнем снисходительном зеркале. Оно было немного наклонено, она взглянула в зеркало и осталась довольна – не видно второго подбородка. Дома в зеркале ванной комнаты она выглядела ужасно – карга с потрескавшимися губами и ложбинкой на носу, с красными прожилками на носовой перегородке. Когда же она вела машину и заглядывала в зеркало заднего вида, то выглядела еще хуже: трупного цвета лицо, дикие глаза, прядь волос сбилась на сторону и повисла над одним глазом, как лапка какого-то жука. Совсем маленькой девочкой Александра представляла себе, что позади зеркала каждого ждет другой человек, чтобы выглянуть оттуда, совсем другая сущность. Как многое из того, чего опасаешься в детстве, оказывается до какой-то степени верным.
Вокруг камина Ван Хорн расставил современные мягкие кресла и закругленный диван с четырьмя довольно потертыми подушками, явно привезенными из нью-йоркской квартиры. В комнате было много произведений искусства, часть их разместилась на полу. Огромный, раскрашенный, в дикие цвета надувной виниловый гамбургер. Белая гипсовая женщина у настоящей гладильной доски с чучелом настоящей кошки от таксидермиста, трущейся об ее ноги. Вертикальные штабеля картонов от Брилло, которые при ближайшем рассмотрении оказались не тонкими разрисованными листьями, а тщательно расписанным шелком, натянутым на огромные кубы из какого-то плотного и тяжелого материала. Радуга из неоновых огней, еще не подключенная и пыльная.