У Сьюки не было художественных наклонностей, но она любила общение, а жизненные обстоятельства, сопровождающие развод, побудили ее начать писать в местный еженедельник «Иствик уорд». Стремительной гибкой походкой шла она по Портовой улице, выслушивала сплетни, заглядывала в магазины, замечая яркие статуэтки Александры в витрине «Тявкающей лисицы» или афишу в окне скобяной лавки, извещавшую о концерте камерной музыки с участием Джейн Смарт (виолончель), который состоится в унитарной церкви. Новости волновали ее, как блеск стекляшек на пляжном песке или как монета в двадцать пять центов, сверкнувшая на грязном тротуаре жизни в соре ежедневной рутины, – звенья, связующие внешний и внутренний мир. Она любила двух своих подруг. И они ее тоже. Сегодня, после того как она напечатала отчет о вчерашних заседаниях в ратуше: Коллегии податных чиновников (скука: все те же бедные вдовы, владелицы старопахотных земель, хлопочут о снижении налога) и Отдела планирования (не было кворума: Херби Принз на Бермудах), Сьюки с радостью предвкушала, как Александра и Джейн приедут к ней выпить. Обычно они договаривались о встрече у одной из них на четверг. Сьюки жила в центре, что было удобно для работы, хотя ее дом постройки 1760 года в кривом Болиголовом переулке, начинающемся от Дубравной улицы, был похож на миниатюрную солонку и, конечно, был хуже того просторного фермерского дома с шестью спальнями, на тридцати акрах земли, с автофургоном, спортивной машиной, джипом и четырьмя собаками, в котором они жили раньше с Монти. Подруги считали ее теперешний домик забавным: то ли с претензией, то ли с особым очарованием. Для своих сборищ они, как правило, одевались как-нибудь необычно. Вот и сейчас Александра вошла в расшитой золотом персидской шали. Она пригнулась у входа в кухню, держа в руках, как гантели или какую-то кровавую улику, две одинаковые банки томатного соуса с перцем и базиликом.
Ведьмы поцеловали друг друга в щеку.
– Вот, дорогая. Знаю, ты больше всего любишь острое, на, – произнесла Александра волнующим глубоким контральто. Сьюки взяла дары тонкими руками, кисти ее с тыльной стороны были усеяны веснушками. – Почему-то в этом году прорва томатов, – продолжала Александра, – я заготовила уже около сотни банок соуса и вот на днях вышла в сад, когда стемнело, и закричала: «Черт побери, остальные пусть хоть сгниют!»
– Помню, в один год была такая же прорва кабачков цуккини, – откликнулась Сьюки, послушно ставя на полку в буфет банки, которые она никогда отсюда не вынет. Сьюки любила все пикантное – сельдерей, орехи кешью, пилав, сухие соленые крендельки – лакомства, которые сжимали в лапках ее предки обезьяны, прыгая по деревьям. Она никогда не садилась, чтобы нормально поесть, если была дома одна, просто макала крекер в йогурт, стоя у кухонной раковины, или прихватывала пакетик картофельных чипсов с луком и стаканчик неразбавленного бурбона и садилась к телевизору. – Чего я только не делала, – продолжала она, всплескивая руками, в восторге от собственной фантазии. – Хлеб с цуккини, суп с цуккини, салат, оладьи с цуккини, цуккини, фаршированные гамбургерами и запеченные, цуккини, поджаренные ломтиками, нарезанные соломкой, с подливкой. Это был кошмар. Я даже бросила несколько штук в мешалку и велела детям намазывать пюре на хлеб, как арахисовое масло. Монти был в отчаянии, он говорил, что даже его дерьмо пахнет цуккини.
Хотя это воспоминание, безусловно, было из числа приятных, но оно относилось к долгим годам ее семейной жизни: упоминание о бывшем муже было некоторым нарушением этикета и едва не заставило Александру рассмеяться. Сьюки осталась одна совсем недавно и была среди них самой молодой. Стройная, рыжеволосая, густые, аккуратно перехваченные у шеи волосы зачесаны назад, на длинных руках веснушки цвета кедровой стружки. На запястьях медные браслеты, а на шее пентаграмма [7] на тонкой дешевой цепочке. Александре, с ее тяжеловатыми эллинскими чертами лица, с ямочкой на подбородке и раздвоенным кончиком носа, нравилось задорное обезьяноподобное личико Сьюки. Ряд крупных зубов под коротким носиком, пухлый ротик с выпяченной верхней губой, более длинной и изогнутой, чем нижняя, придавали ей проказливый вид, словно она все время шалила. И еще у нее были довольно близко поставленные круглые глаза орехового оттенка. Сьюки ловко передвигалась в тесной старой кухоньке с маленькой грязной раковиной. Здесь пахло бедностью многих поколений, живших в Иствике и веками вносивших свои усовершенствования, когда старые, срубленные вручную дома, такие, как этот, больше уже не считались престижными. Сьюки одной рукой вытащила из буфета коробку соленых орешков к пиву, а другой взяла с сушки на раковине окованную медью плоскую вазочку с рисунком «пейсли» [8] , чтобы их туда пересыпать. С треском открыв коробки, высыпала горку крекеров на блюдо рядом с куском сыра «гауда» в красной оболочке и паштетом в плоской банке с веселым гусем на крышке. На грубом керамическом блюде, покрытом глазурью рыжевато-коричневого цвета, было рельефное изображение Краба. Рак. Александра его страшилась и встречала повсюду в природе его символ – в гроздьях черники, растущей в заброшенных местах, где-нибудь у камней или в болоте, в винограде, что свисает с кривого гнилого дерева у окон кухни, у муравьев, воздвигающих пористые конические холмики в трещинах на асфальтированной дороге к дому, во всех действующих вслепую неодолимых плодоносных силах.
– Как обычно? – ласково спросила Сьюки, когда Александра, не сняв шали, со старческим вздохом опустилась в единственное гнутое кресло, стоявшее на кухне, – старое синее кресло, которое было бы неприлично поставить где-нибудь еще: из швов вылезла набивка, а углы грязных подлокотников, хранивших следы многих рук, лоснились.
– Думаю, сейчас самое время выпить, – сказала Александра. После разразившегося на днях шторма было прохладно. – Как насчет водки? – Однажды кто-то ей сказал, что от водки не только меньше полнеют, но что она раздражает слизистую меньше, чем джин. Физическое раздражение, как и химическое, – причина рака. Те, кто этого не понял, заболевают, даже если распалась одна-единственная клетка. Природа выжидает, наблюдает, когда ты потеряешь бдительность, чтобы нанести свой роковой удар.
Сьюки широко улыбнулась:
– Я знала, что ты придешь, – и показала непочатую бутылку с изображением головы кабана, глядящего круглым оранжевым глазом. Между зубами и кривым клыком торчал красный язык.
Александра улыбнулась, взглянув на это дружелюбное чудище.
– Побольше тоника, пож-ж-алуйста! А то эти калории!
Бутылка тоника сердито шипела в пальцах Сьюки. «Может, раковые клетки скорее похожи на пузырьки углекислоты, проникающие с током крови, – подумала Александра. – Надо заставить себя не думать об этом».
– Где Джейн? – спросила она.
– Она сказала, что немного опоздает. У нее репетиция концерта, который состоится в унитарной церкви.
– С этим ужасным Неффом, – заметила Александра.
– С этим ужасным Неффом, – отозвалась Сьюки, слизывая с пальцев горьковатую воду и заглядывая в старенький холодильник в поисках лимона.
Реймонд Нефф преподавал музыку в средней школе. Он был толстым женоподобным коротышкой, который, тем не менее, ухитрился стать отцом пятерых детей, имел неопрятную жену – немку с болезненно-желтым лицом, бесцветными соломенными волосами, постриженными, как садовым секатором, коротко и неровно, и очками в металлической оправе. Как большинство хороших учителей, это был деспот, въедливый и настырный, к тому же у него было нездоровое желание со всеми переспать. Теперь с ним спала Джейн. Александра в прошлом тоже поддалась искушению, но этот эпизод оказался столь незначительным, что, возможно, Сьюки о нем и не знала. Сама Сьюки сначала не допускала с Неффом вольностей, но это длилось недолго. Быть в разводе и жить в маленьком городе – все равно что играть в «монополию»: время от времени ты посягаешь на чью-нибудь собственность. Обе подруги хотели помочь Джейн, в спешке и ажиотаже та спешила продать себя дешево. Жена Неффа была отвратительной женщиной. Она говорила всегда некстати, но тщательно артикулировала, да еще эта ее манера слушать, вытаращив глаза каждое слово, которое ей не нравилось. Когда спишь с женатым человеком, то, в каком-то смысле, спишь и с его женой. Поэтому она не может оставаться просто помехой.