— Карета уехала обратно в Даэр-лиен, — объяснил отец, — а нам осталось пройти всего-то ничего. Чертог покоя будет виден уже во-о-о-он за тем поворотом. Давайте, поднимайтесь.

— А можно, ты меня понесешь? — спросил Адам. — На плечах, как когда лорд Ваэль бал устраивал, и было много людей, и я хотел на кололеву посмотлеть?

Две сумки, да еще и Адам на плечах... Винсент уже собирался было отказать и пообещать обязательно покатать сына на плечах, как только они дойдут до Чертога покоя, но вмешался Аззара.

— Эй, ребята, а как насчет прокатиться на настоящем драконе?!

Он спустился ниже к земле, ожидая, когда ликующие от восторга дети заберутся ему на спину, затем обернулся к Винсенту и показал ему язык. Язык был обычным, хотя посол наполовину ожидал увидеть раздвоенное змеиное жало.

Винсент только усмехнулся и покачал головой, наблюдая, как Аззара кружит вдоль дороги с двумя хохочущими мальчуганами на спине. Магозавр был странным и явно немного ненормальным, но дети его любили. Можно, стоило дать ему шанс?

* * *

Иногда люди умеют летать.

Не так, как птицы. Что может быть нелепее, чем сравнивать себя с птицей. Пытаться махать руками, пока не взлетишь? Прилепить к рукам перья и спрыгнуть со скалы? Глупо и смешно.

Люди могут летать как боги. Как создатели, летать создавая. Прекрасную картину, завораживающую сочетанием красок. Музыку для оркестра, осторожно трогающую твою душу — нежно играющую с ней, на ней. Танец, равных которому еще не было. Зрительные, слуховые, даже вкусовые образы способны передавать чувства от одного человека к другому. Они могут сделать то, на что не способны слова, какими бы умными и проникновенными они ни были. Слова могут передать лишь мысль, тогда как творчество передает настроение.

Зрители аплодируют, роняя на землю слезы восторга, и ты понимаешь, что это твое искусство заставило их чувствовать и переживать. И ты счастлива, что смогла передать другим то, что чувствуешь сама.

Наверное, именно так ощущал бы себя бог, создавая мир.

Это настоящий полет и настоящая эйфория. И ни одно удовольствие, пусть даже самые яркие телесные ощущения, никогда не затмят этого. Ради такого стоит жить.

Тем больнее потерять это чувство. Быть отрезанной от вдохновения. Чувствовать желание творить, но не иметь такой возможности. Когда ты страстно желаешь создавать, начинаешь свое творение и понимаешь, что получается один только мусор. Но ты не отчаиваешься — ты садишься и начинаешь заново. Рисуешь картину, кладешь одну краску на другую, восхищаешься своей работой, предвкушая восторг зрителей. Дорисовываешь, откладываешь кисть и понимаешь, что всего-навсего повторила творение другого художника. Только краски чуть бледнее и выразительности меньше.

И ты садишься заново, пытаясь разумом понять, в какой момент все пошло не так. Осознать то, что не получилось прочувствовать. Какая нелепость. Ты знаешь, что этого невозможно постичь при помощи мыслей, но кроме них больше ничего не остается.

Невозможно творить, когда ты отрезана от источника вдохновения. Когда оборвана тонкая нить, соединяющая тебя с божественным, позволяющая тебе создавать.

Навсегда обрезанная магией прайма. Как какая-то... «субстанция» может утопить твою искру? Дать тебе полу-божественную силу, и в обмен отнять вдохновение? Прайм... Насмешка над всем божественным.

«Будь проклята эта жизнь без искры».

Ветер метался в распущенных волосах. Вцепился в них холодными длинными пальцами и повис, пытаясь оторвать. Экко стояла в том месте, где кончаются все дороги. Обрываются в пустоту. Впереди была только отвесная скала и тьма под ней. Край мира.

«Что чувствует самоубийца перед смертью? О чем думает?»

Она не собиралась прыгать. Только постоять на Краю. Заглянуть в бездну под собой, заглянуть внутрь себя. Самоубийство — не выход, не решение проблем. Это признание поражения, белый флаг, выброшенный перед судьбой. Самая большая глупость, на которую может пойти человек.

«Спокойно, Экко. Отойди назад».

Рано или поздно, такая жизнь должна закончиться. Но не сегодня, ведь пока еще есть силы держаться.

Зябко кутающаяся в белую шаль девушка оборачивается и идет прочь от Края. Теперь ветер дует ей в спину, как бы подгоняя, не давая возможности передумать и вернуться. Чёрные распущенные волосы теперь бьются впереди, полностью скрывая опущенное лицо.

Проходит минута, и девушка скрывается из виду.

3.

На первый взгляд Чертог покоя казался стариком. Ветхие стены замка давно никто не подлатывал, и они медленно осыпались, теряли камень за камнем на протяжении десятилетий. Откалывались от стены и падали рядом, поросшие сизым мхом и плесенью. Да и кому они были нужны в этих горах. Империя Доктов лежала в другой стороне, на противоположном куске материка, а редкая чудь не забредала так высоко в горы. Даже разбойников, казалось, не интересовал этот замок по причине того, что тут было нечего брать.

Серые дома с покосившимися крышами облокачивались друг на друга в надежде выстоять еще хотя бы несколько лет. Облупленная краска на косяках походила на старые шрамы, оставленные давними сражениями. Заколоченные угрюмые окна хмурились вслед проезжавшим мимо одиноким путникам. Иногда за ними проблескивал огонек зажженной свечки, иногда слышалось хлопанье входной двери или скрип еще не успевшей отвалить ставни. И ни одного украшения, ни одной радостной краски, которые были так любимы адорницами из низин.

А ведь здесь действительно жили люди. Изредка в вечерней тени мелькала чья-то сгорбленная фигура, а один раз под ноги упал очерченный тусклым светом силуэт из открытой на мгновение двери дома. И тут же со скрипом исчез, будто испугавшись, что обнадежит путников обещанием крова. Чертог покоя встречал гостей холодом и сумерками.

— Пап, тут стлашно, — пожаловался сидящий на спине магозавра Адам.

— Не бойся, малыш! Никто тебя не тронет, — заявил Аззара. — Ну, по крайней мере, сначала им придется победить меня и папу, а вы к тому времени уже успеете убежать.

— Не пугай ребенка! — осадил дракона Винсент. — Это вполне... милый... город. Просто мы приехали сюда к ночи, вот он и кажется таким.

— О да, «милый», — ухмыльнулся Аззара. — Такой милый, что даже лорд Раэль расплачется при его виде. Плачущий от умиления лорд Раэль! О, я бы многое отдал, чтобы на это посмотреть!

Магозавр перекрасил кончик языка в желтый цвет и каким-то волшебным образом заставил его светиться. И пока дракон говорил, дорога перед путниками то освещалась, то снова уходила во мрак.

— Пап, мы же не будем тут жить? — с надеждой спросил Кирик.

— Нет, мы будем жить в самом замке. Леди Инесс должна выделить нам несколько комнат.

— Псст. Винс. Я думаю, он спрашивал не про город, а про Чертог покоя в целом, — прошипел Аззара.