Как выяснилось, у Мимары тоже был Дар Немногих. Но если в случае с Сервой Келлхус оказался глух к мольбам Эсменет, на этот раз он оставил дело в ее эгоистичных руках. Эсменет была не намерена отдавать ведьмам еще одну свою дочь, даже если это уничтожит все возможности восстановить их разломанные отношения. Второй раз продавать Мимару она не станет — какой бы злобой ни дышали слова младшей женщины. Даже колдуны Завета, с которыми советовалась Эсменет, сказали ей, что Мимара слишком стара, чтобы кропотливо овладевать премудростями, требующимися для колдовства. Но как это часто случается в семейных ссорах, поводом для истинной размолвки послужила полная случайность. Мимаре просто надо было наказать ее, и ей самой, в свою очередь, тоже хотелось быть наказанной — по крайней мере, так предположила Эсменет.
Тут на свет появились близнецы, и с ними — последний удар Судьбы.
Поначалу было много причин для отчаяния. Телом они были столь же совершенны, как их старший брат Кайютас, но когда их пытались разлучить, дело заканчивалось безумными тревожными криками. А когда их оставляли вдвоем, они только и делали, что смотрели друг другу в глаза — одну стражу за другой, день за днем, месяц за месяцем. Жрецы-врачи предупреждали ее, с каким риском сопряжена беременность в ее возрасте, поэтому она приготовилась к определенным… странностям, необычным проявлениям, превосходящим все, которые она уже наблюдала. Но это было слишком странно и поэтично: два ребенка словно обладали одной душой.
Раба, который должен был спасти их — и ее, — купил сам Келлхус. Раба звали Хаджитатас, и среди конрийской знати он прославился как целитель скорбных душ. Каким-то образом через нежность, мудрость и неизмеримое терпение он сумел разделить двух ее птенчиков, дать им время сделать самостоятельный вдох и тем самым заложить основу индивидуальности характера. Облегчение ее было таково, что даже обнаружившееся впоследствии слабоумие Самармаса показалось поводом для торжества.
Эти ее сыновья были способны любить — в том не было никаких сомнений!
Наконец шлюха-судьба, вероломная Ананке, которая вознесла Эсменет из невежества и грубости сумнийских трущоб к вершинам неизмеримо больших мучений, отступилась. Эсменет наконец обрела душевный покой. Теперь она была немолодой матерью, а немолодые матери сполна изведали прижимистость этого мира. Они умеют видеть щедрость в его скупых уступках.
Они умеют жадно хвататься даже за крохи.
Пока рабы одевали и раскрашивали Эсменет у нее в покоях, ее предчувствия наполняла надежда. Когда Порси ввела Кельмомаса и Самармаса, разодетых, как маленькие генералы, Эсменет радостно засмеялась. Таща непослушных малышей за собой, она спустилась по лестницам и переходам в нижнюю часть дворца, миновала подземный коридор, который проходил под площадью Скуяри. Время от времени она слышала глубокий звук Гонга, который разносился по городским кварталам, созывая всех, кто желает видеть эту новую непотребную мерзость. А иногда она улавливала отголоски более глубокого звука, человеческого, гудящего сонмом оттенков.
Когда они вышли наверх и очутились в полумраке известняковых стен Аллозиума, рев перерос в оглушающий прибой, грохочущий между колонн и перекрытий. Императрица с детьми стояли неподвижно, пока вестиарии суетились вокруг них, расправляя складочки и прочие изъяны в одежде. Когда они закончили, Эсменет вывела сыновей по проходу между темными колоннами к свету и ярости.
Верхняя площадка монументальной лестницы казалась вершиной горы, столь высокой, что мир внизу был подернут дымкой. Солнце светило сухим и холодным светом. Под ним бурлили широкие просторы площади Скуяри, темное море, вокруг которого поднимались размытые очертания города. Бессчетные тысячи, как один человек, закричали с ликованием и самозабвением, словно приветствовали удачный бросок игральных палочек, который всем им спас жизнь.
В такие моменты Эсменет всегда ощущала себя ненастоящей. Все, даже косметика на коже, начинало угнетать своей поддельностью. Эсменет больше была не Эсменет, и ее дети, Кельмомас и Самармас, тоже не были сами собой. Они превращались в образы, видимости, предъявленные толпе в ответ на ее жадные фантазии. Она и ее дети были — Сила. Справедливость. Грозное волеизъявление Бога, облеченное в смертную плоть.
Власть в мириадах всех ее проявлений.
Эсменет, с двумя близнецами по бокам, стояла и делала вид, что купается в их громовом обожании. Повсюду были раскрытые рты, черные отверстия, шириной с женский кулачок, глубиной в руку ребенка. И хотя воздух трепетал от звука, каждый из этих людей в отдельности казался безмолвным, как задыхающаяся рыба, хватающая ртом разреженный воздух.
Когда, наконец, установилась тишина, она наступила столь внезапно, что Эсменет стало забавно. Она помедлила, вслушиваясь в причудливый гул невысказанных ожиданий, почувствовала бессчетное количество следящих за нею глаз. Кто-то тихонько кашлянул, разбив зачарованную тишину, и императрица ступила на мощную лестницу, ведя за собой близнецов. Они прошли мимо зеркально отполированных щитов эотских гвардейцев, обогнули складки огромного малинового занавеса, которым укрыли эшафот.
Шорох ее одежд заглушал все прочие шумы. Сейчас до Эсменет долетал запах ее людей, резкий и кислый. Неразличимые, одинаковые лица распадались на оскорбляющие глаз детали. Прямо под нею внизу собрались представители касты знати, надменные и пышно разодетые. За ними тяжелые взгляды касты работников, заполонивших собой необозримое пространство.
Сколько же здесь людей, которые, не подавая виду, были бы рады увидеть ее и детей мертвыми?
Она глянула на близнецов, пытаясь ради них улыбнуться. У Кельмомаса вид был… отрешенный. У Самармаса на щеках сверкали серебряные слезинки.
«Их восемь», — думала она.
Телиопа спряталась у себя в покоях, где не было ни одной живой души, — она была слишком хрупкой для подобных церемониальных празднеств. Моэнгхус, Кайютас и Серва шли с отцом в составе Великой Ордалии и были от него так же далеки, как дети чужаков. Айнрилатас кричал из своей комнаты-тюрьмы. А Мимара… странствовала.
Восемь. И из них только эти двое мальчишек способны любить.
Прошептав: «Идем», она подвела их к позолоченным креслам, выложенным подушками. Как только они уселись, раздался сигнал, и насколько хватал глаз, толпы пали ниц. Эсменет было не дотянуться до сыновей через подлокотники трона, и она выпустила их руки. Соединенные золотые лапы пары киранейских львов образовывали над ней арку, символизируя неразрывность империй от сегодняшнего дня вплоть до мрачной Далекой Древности. На левом плече у Эсменет красовалась роскошная рубиновая брошь, символизирующая божественную кровь ее мужа, которая через его семя проникла в нее, а затем в их детей. Через правое плечо она перекинула войлочную перевязь, синюю с золотой отделкой, — знак того, что она командует эотской гвардией, которая охраняла территорию императорского дворца и в отсутствие аспект-императора была ее личной армией, присягавшей ей жизнью и смертью.
Эсменет не столько увидела, сколько услышала, как упал у нее за спиной занавес, под которым был скрыт эшафот. Крики, похожие на удары грома. Толпа всколыхнулась, подалась не столько вперед, сколько наружу. Вверх взлетали кулаки, возбужденно меся воздух. Кривились губы. Вспыхивали на солнце влажные от слюны зубы.