Но если и было у нее в глазах осуждение, он его разглядеть не мог.
— Мой отчим, — ответила она. — Этот более важный вопрос — Келлхус.
Наверное, он смотрел на нее, открыв рот, таращил глаза, словно оглушенный ударом по голове.
Он-то говорил с ней, как с посторонним человеком, пребывающим в блаженном неведении, а на самом деле, она была связана с ним с самого начала. Эсменет — ее мать, а значит, Келлхус приходится ей отчимом. Хотя Ахкеймион знал это и раньше, глубинный смысл этого факта полностью ускользнул от него. Еще бы она не знала о его ненависти. Еще бы она не знала в подробностях историю его бесславия!
Как он мог оказаться таким слепым? Ее отцом был этот дунианин! Дунианин.
Разве отсюда однозначно не следует, что она — орудие? Что она сознательно или неосознанно выполняет роль шпиона. Ахкеймиону довелось быть свидетелем того, как целая армия — целая священная война! — подчинилась его пугающему влиянию. Рабы, князья, колдуны, фанатики — все без разбора. Сам Ахкеймион отказался от своей любимой — от своей жены! Могла ли устоять простая девушка?
В какой мере ее душа осталась ее душой, а в какой ее подменили?
Он смотрел на Мимару, пытаясь за суровым выражением лица скрыть слабость.
— Это он тебя прислал?
— Что? Келлхус? — проговорила она с искренним недоумением и даже замешательством.
Она смотрела на колдуна, открыв рот и не в силах произнести ни слова.
— Если его люди найдут меня, они приволокут меня домой в цепях! Бросят к ногам моей распутной мамаши — можешь мне поверить!
— Он прислал тебя.
Что-то в его голосе прозвучало такое, что она отшатнулась. Какая-то нотка безумия.
— Я не л-л-гу…
Глаза ее заволокли слезы. Она как-то странно склонила голову набок, словно отворачивая лицо от невидимых ударов.
— Я не лгу, — повторила она угрожающе. Ее лицо исказилось гримасой. — Нет. Послушай. Все же было так хорошо… так хорошо!
— Так оно и бывает, — услышал Ахкеймион свой резкий беспощадный голос. — Так он и отправил тебя. Так он и правит — из темноты наших собственных душ! Если ты почувствовала, если ты знаешь, то это попросту означает, что здесь более глубокий обман.
— Я не знаю, о чем ты говоришь! Он… он всегда был таким добрым…
— Он когда-нибудь велел тебе простить свою мать?
— Что? О чем ты?
— Он когда-нибудь рассказывал тебе о твоей же душе? Говорил слова утешения, исцеляющие слова, слова, которые помогали тебе увидеть себя яснее, чем когда-либо?
— Да, то есть нет! И да… Пожалей меня… Все это было так… так…
Его облик был гневен, то была застарелая ненависть, с годами ставшая нечеловеческой.
— Ты когда-нибудь обнаруживала в себе благоговение к нему? Как будто что-то нашептывает тебе в ухо: этот человек — больше, чем человек? Ты чувствовала себя вознагражденной, выше всякой меры, от одной только его ласковости, от самого факта его внимания?
Он говорил и весь трясся, дрожал от воспоминаний, в наготе от безжалостно сорванных с него двадцати лет. Ложь, надежды и предательства, вереница шумных битв под палящим солнцем подступали к нему как наяву.
— Акка… — проговорила она. Как похоже на ее беспутную мать. — Да что ты такое гово…
— Когда ты стояла перед ним! — бушевал он. — Когда ты преклоняла колени в его присутствии, ты чувствовала? Ты чувствовала, что у тебя внутри пустота и что ты не можешь пошевелиться, как будто ты дым, но в то же время держишь в себе скелет мира? Ты чувствовала Истину?
— Да! — закричала Мимара. — Все чувствуют! Все! Он — аспект-император! Он — спаситель. Он пришел спасти нас! Он пришел спасти человеческих сынов!
Ахкеймион в ужасе смотрел на нее, и собственное недавнее неистовство еще звенело у него в ушах. Конечно же, она верует.
— Он прислал тебя.
Слишком поздно, понял он, вглядываясь в лицо Мимары, сидевшей по другую сторону костра. Все уже случилось. Несмотря на все прошедшие годы, несмотря на угасание силы Сновидений, она швырнула его во вчерашний день. Достаточно было просто смотреть на нее, и он ощущал пыль, кровь и дым Первой Священной войны.
Он понял ее взгляд — как было не понять, когда он с готовностью узнал в нем свой собственный? Слишком много потерь. Слишком много отброшено маленьких надежд. Слишком много предательств самого себя. Это взгляд человека, который понимает, что мир — судья капризный, он прощает только лишь для того, чтобы наложить еще более суровое наказание. Она испытала момент слабости, когда увидела, как он карабкается вниз по склону и несет еду; теперь он это понимал. Она позволила себе надеяться. Ее душа позаимствовала благодарность у тела и восприняла как собственную.
Он верил Мимаре. Она не по доброй воле была рабыней. Больше всего она напоминала ему скюльвендов, сильных духом, но измученных до неузнаваемости. И как она похожа на свою мать…
Именно такую рабыню и должен был подослать к нему Келлхус. Отчасти загадку. Отчасти дурманящий наркотик.
Такую, которую Друз Ахкеймион мог бы полюбить.
— Ты знала, что я присутствовал при его первом явлении в Трех Морях? — сказал он, нарушая тишину темного леса и шуршания огня. — Он был всего-навсего какой-то нищий, который заявлял, что в нем течет королевская кровь — и в товарищах у него был скюльвенд, ни больше ни меньше! Я все видел с самого начала. Это мою спину он сломал, взбираясь к вершине абсолютной власти.
Он потер нос, глубоко вздохнул, словно готовясь нырнуть в воду. Его всегда поражало, какими странными бывают причуды и страхи тела.
— Келлхус, — сказал он, выговаривая имя как когда-то, по-дружески и с доверительной иронией. — Мой ученик… Мой друг… Мой пророк… Он украл у меня жену… Мое утро.
Он бросил на нее взгляд, приглашая говорить, но она молчала и ерзала, словно никак не могла усесться. Она лишь сглотнула слюну, не разжимая губ.
— Только одно, — продолжил он, и голос получался неровным от противоречивых страстей. — Только одно я унес с собой из прежней жизни, и это лишь простой вопрос: кто такой Анасуримбор Келлхус? Кто он?
Ахкеймион смотрел на угли костра, пульсировавшие у подножия почерневшего леса, и молчал, честно предоставляя Мимаре возможность ответить — по крайней мере, так он себе сказал. На самом деле от одной мысли, что сейчас раздастся ее голос, ему хотелось поморщиться. Его рассказ, по сути, превратился в исповедь.
— Ответ на этот вопрос всем известен, — отважилась сказать она, с деликатностью, которая подтвердила его опасения. — Он — аспект-император.
Что еще она могла сказать. Даже если бы она не была приемной дочерью Келлхуса, она сказала бы в точности то же самое. Они, верующие, хотят, чтобы все было просто. «Существует то, что существует!» — кричат они, презрительно отрицая, что могут существовать другие глаза, другие истины, не замечая собственной вопиющей самонадеянности. «Сказано то, что сказано» — это говорится с убежденностью, в которой нет искренности. Они высмеивали вопросы, опасаясь выдать свое невежество. И после этого осмеливались называть себя «мыслящими свободно».