Когда Цоронга снова посмотрел на него, оттенок веселости, который был присущ их разговорам, полностью исчез, оставив вопрошающее, оценивающее внимание. Как будто карие глаза о чем-то молили Сорвила…
Молили, чтобы он оказался человеком, которому Высокий Священный Зеум мог доверять.
— Петату суруб… Ты слышал о Шайме, о Первой Священной войне?
Сорвил пожал плечами. Он почувствовал, что ему сделали честь и вознаградили. Ему поверяет секреты принц великой нации.
— Почти нет, — признался он, стараясь говорить так же тихо, как его друг.
— Существует книга, — сказал Цоронга с неохотой в голосе, которую дополнял досадливо прищуренный взгляд. — Книга запретная, написанная колдуном… Друзом Ахкеймионом. Ты о нем слышал?
— Нет.
Губы Цоронги сложились перевернутым полумесяцем. Принц кивнул, не утвердительно или одобрительно, а словно благодаря его за короткий и честный ответ.
— Бпо Мандату мбал… Он был адептом Завета, как твой наставник.
Сорвил невольно огляделся, боясь, что теперь в любой момент появится Эскелес. Люди нередко умеют услышать свое имя, будь оно произнесено хоть по другую сторону мира.
— И что?
— Он был рядом с Анасуримбором, когда тот вступил в Первую Священную войну. Судя по всему, он был его первым и самым близким другом — его учителем, и до и после Кругораспятия.
— Что дальше?
— Ну, во-первых, императрица — ну, эта женщина на серебряных келликах, мать нашего дорогого и любимого генерала Кайютаса, — так вот Ахкеймион был ее первым мужем. Видимо, Анасуримбор ее украл. Поэтому по завершении Первой Священной войны, когда шрайя их Тысячи Храмов коронует Анасуримбора аспект-императором, этот Ахкеймион отрекается от него перед всеми собравшимися, объявив, что Анасуримбор — мошенник и предатель.
Что-то в нем появилось от прежнего Цоронги, как будто он оттаивал, сплетничая об этой истории.
— Да… — сказал Сорвил. — Я это точно слышал… по крайней мере, в каком-то варианте.
— И тогда он выходит из Священной войны, отправляется в изгнание, становится, как говорят, единственным волшебником в Трех Морях. Только любовь и жалость императрицы помогли не допустить его казни.
— Волшебником?
Эбеновое лицо снова посуровело.
— Да. Колдуном вне школ.
Отряд Наследников был лишь одним из множества кидрухильских отрядов, но самым приметным, поскольку в нем было разрешено носить национальные украшения поверх малиновых мундиров. Сорвил и Цоронга перевалили вместе с колонной вершину поросшего кустарником холма и, отклонившись к задним лукам седел, спустились в широкую ложбину. Черная дорога стала вязкой от воды и грязи. Вокруг раздавался шум от бесконечного множества копыт, топчущих болотистую почву, — хриплое дыхание тонущей почвы. То, что сверху казалось дымкой, обернулось тучами мошкары.
— Там он и написал эту книгу? — спросил Сорвил, стараясь перекрыть топот. — В изгнании?
— Лет шесть назад наши шпионы привезли отцу один ее экземпляр и сказали, что для тех, кто в Трех Морях продолжает сопротивляться Анасуримбору, эта книга стала чем-то вроде священного писания. Она озаглавлена «Компендиум о Первой Священной войне».
— Значит, это всего лишь историческое описание?
— Только на первый взгляд. Там есть… намеки, разбросанные по всему тексту, и описания Анасуримбора, каким он был до того, как обрел Гнозис и стал почти всемогущим.
— Ты хочешь сказать, что этот адепт Завета знал… он знал, что такое аспект-император?
Цоронга ответил не сразу, а смотрел на него, словно перебирая в голове предыдущую часть разговора. Среди тех, кто сопротивляется власти аспект-императора, нет более важного вопроса, понял Сорвил.
— Да, — наконец ответил Цоронга.
— И что он говорит?
— Все то, что можно ожидать услышать от рогоносца. В том-то все и дело…
Сорвила охватило напряжение. То знание, которое он искал, было здесь — он это чувствовал. Знание, которое извлечет истину из уродливых обстоятельств — и вернет ему честь! Он крепко стиснул поводья, так что побелели костяшки пальцев.
— Он называет его демоном? — спросил Сорвил, затаив дыхание. — Называет?
— Нет.
Сорвил чуть не всем телом подался вперед, ловя ответ, и теперь у него от потрясения на секунду закружилась голова.
— Что же тогда? Не шути со мной такими вещами, Цоронга! Я пришел к тебе как друг!
Наследный принц как-то одновременно усмехнулся и нахмурился.
— Тебе многому надо научиться, Лошадиный Король. В этих краях рыщет слишком много волков. Мне нравится твоя честность, как ты завел этот разговор, и это правда, но когда ты начинаешь так говорить… Я… я за тебя опасаюсь.
Оботегва, конечно, смягчил интонации своего господина. Как бы прилежно ни старался облигат передать тон слов принца, его речь всегда несла на себе отпечаток долгой жизни, проводимой на виду.
Сорвил уставился на плавные очертания луки своего седла, такой непохожей на грубый железный крюк сакарпских седел.
— Что говорит этот, как его… Ахкеймион?
— Он говорит, что Анасуримбор — человек, не обладающий ни дьявольской, ни божественной природой. Говорит, что он человек невиданного интеллекта. Предлагает нам представить разницу между нами и детьми… — Чернокожий принц умолк, сосредоточенно нахмурив чело. Размышляя, он имел обыкновение скашивать глаза влево и вниз, как будто оценивая нечто таящееся глубоко в земле.
— И?
— Важно не столько то, говорит он, что такое есть Анасуримбор, сколько то, чем для него являемся мы.
— Ты говоришь загадками! — метнул на него раздраженный взгляд Сорвил.
— Йусум пиэб… Вспомни свое детство! Подумай о своих надеждах и страхах. О сказках, которые рассказывали тебе кормилицы. О том, как тебя постоянно выдавало лицо. Подумай, как тобой управляли, как тебя лепили.
— Хорошо! И что?
— Вот что ты такое для аспект-императора. И мы все.
— Дети?
Цоронга отпустил поводья, взмахнул руками, широким жестом обводя все вокруг.
— Все это. Эта божественность. Апокалипсис этот. Эта… религия, которую он создал. Все это — ложь, выдумки, которые мы рассказываем детям, чтобы они вели себя как мы хотим. Все это — чтобы заставить нас любить, чтобы подвигнуть нас на самопожертвование… Вот что говорит Друз Ахкеймион.
Эти слова, донесенные через призму усталой жизненной мудрости Оботегвы, заставили Сорвила похолодеть до мозга костей. С демонами было намного легче! А это… это…
Как может ребенок пойти войной на своего отца? Как может ребенок — не любить?
Сорвил чувствовал, что на лице у него написаны тревога, смятение, но стыд заглушался пониманием того, что Цоронга чувствует себя не лучше.