– Йируши дан клепет за гесауба дана, – сказала она голосом, еле слышным на открытом воздухе и вдобавок заглушённым холстиной.
Треск углей – кто-то подкинул дров в костер.
– Эйирушина? Баусса кальве, – ответил Келлхус.
Серве снова рассмеялась, однако на этот раз хрипловатым, странно взрослым смехом, какого он от нее прежде не слышал.
«Эта сука скрывает от меня что-то еще…»
Он пошарил в темноте. Его пальцы нащупали кожаную рукоять меча. Она была одновременно прохладной и теплой, как кожа живого человека на прохладном ночном ветерке.
Он еще немного полежал неподвижно, прислушиваясь к их приглушенным голосам, пробивающимся сквозь треск и гудение разгорающегося пламени. Теперь он видел свет костра – бледное оранжевое пятно на фоне черного холста. Через пятно проплыл изящный, гибкий силуэт. Серве…
Он вытянул палаш из ножен. Сталь тускло блеснула оранжевым в свете костра.
Одетый в одну набедренную повязку, Найюр выполз из-под одеяла и прошлепал по циновкам к выходу из шатра. Он судорожно вздохнул.
В памяти всплыли воспоминания о вчерашнем дне: как дунианин неотрывно изучал знатных айнрити.
Мысль о том, что он поведет в битву Людей Бивня, пробудила что-то внутри него – гордость, наверное. Однако Найюр не обманывался относительно своего истинного положения. Для всех этих людей он язычник, даже для Нерсея Пройаса. И со временем этот факт до них дойдет. Не быть ему их военачальником. Советником относительно обычаев и повадок коварных кианцев – еще может быть, но не более того.
Священная война! Мысль о ней по-прежнему заставляла его презрительно фыркать. Как будто любая война не священна!
Но теперь он понимал, что дело не в том, чем будет он сам, – дело в том, чем будет дунианин. Какому ужасу предаст он этих заморских принцев?
«Что он сделает с этой Священной войной?»
Превратит ли он ее в свою шлюху? Как Серве?
Но ведь в этом и состоял их план.
«Тридцать лет, – сказал Келлхус вскоре после того, как они пришли сюда. – Моэнгхус тридцать лет прожил среди этих людей. Он должен обладать великой силой – такой, какую ни один из нас не может надеяться превозмочь. Мне нужно не просто колдовство, Найюр. Мне нужен народ. Целый народ». Они так или иначе воспользуются обстоятельствами, накинут узду на Священное воинство и используют его, чтобы уничтожить Анасуримбора Моэнгхуса. Как может он бояться за этих айнрити, раскаиваться в том, что привел на их головы дунианина, когда именно в этом и состоял их план?
Но был ли это план? Или была просто очередная дунианская ложь, еще один способ заговаривать зубы, обманывать, порабощать?
А что, если Келлхус – вовсе не ассасин, отправленный убить своего отца, как он утверждает, а шпион, посланный по приказу своего отца? Случайное ли совпадение то, что Келлхус отправился в Шайме именно тогда, когда Священное воинство собралось его завоевывать?
Найюр был не дурак. Если Моэнгхус – кишаурим, он должен бояться Священного воинства и искать способы его уничтожить. Быть может, он затем и призвал своего сына? Темное происхождение Келлхуса должно было помочь ему внедриться в Священное воинство – и он уже сделал это, – в то время как его воспитание, или обучение, или колдовская хитрость, или как оно там называется, должно было помочь ему захватить это войско, перевернуть его вверх дном, быть может, даже обратить его против его собственного создателя. Против Майтанета.
Но если Келлхус служит своему отцу, а не преследует его, зачем он пощадил его, Найюра, тогда, в горах? Найюр до сих пор ощущал на своем горле немыслимую стальную руку, а под ногами – разверзшуюся бездну.
«Но я сказал правду, Найюр. Ты мне нужен».
Мог ли он заранее, уже тогда, знать о споре Пройаса с императором? Или это случайно так получилось, что айнрити понадобился скюльвенд?
По меньшей мере маловероятно. Но тогда откуда Келлхус мог это знать?
Найюр сглотнул, ощутил на губах вкус Серве.
Может ли быть такое, что Моэнгхус и сейчас общается с ним?
От этой мысли у него перехватило дыхание. Он представил себе Ксуннурита, слепого, прикованного под пятой императора…
«Неужели я такой же?»
Келлхус еще немного посмешил Серве, продолжая говорить все на том же проклятом наречии. Найюр понял, что он шутит, по смеху Серве, звонкому, как шум воды, струящейся по гладеньким, как камни, словам дунианина.
Найюр в темноте вытянул меч, уперся острием в занавеску, отвел ее в сторону и стал смотреть, затаив дыхание.
Их лица освещены оранжевым пламенем костра, их спины в тени. Они сидели бок о бок на ошкуренном стволе оливы, на том же, что и всегда. Как любовники. Найюр смотрел на их размытое отражение в отполированном клинке своего меча.
«Клянусь Мертвым богом, она прекрасна! Так похожа на…»
Дунианин обернулся и посмотрел на него блестящими глазами. Найюр моргнул.
Он ощутил, как его губы невольно растягиваются в оскале. Сердце забилось чаще, в ушах зашумело.
«Она моя добыча!» – беззвучно вскричал он.
Келлхус отвернулся и стал смотреть в огонь. Он услышал. Неизвестно как, но услышал.
Найюр отпустил занавеску, золотой свет исчез, сменившись тьмой. Непроглядной тьмой. «Моя добыча…»
Позднее Ахкеймион так и не вспомнил, о чем он думал по пути из Дворцового района в лагерь Священного воинства. Он просто внезапно очнулся и обнаружил, что сидит в пыли посреди остатков пиршества. Он увидел свою палатку, маленькую и одинокую, покрытую множеством пятен, истерзанную множеством дождей и дорог, прячущуюся в тени Ксинемова шатра. А за ней простиралось Священное воинство: огромный палаточный город, уходящий вдаль беспорядочной россыпью шатров, растяжек, знамен, значков и навесов.
Он увидел Ксинема, дрыхнущего у потухшего костра, свернувшись в клубок, чтобы защититься от ночного холода. Маршал, видимо, нервничал из-за того, что Ахкеймиона ни с того, ни с сего вызвали к императору на ночь глядя, и всю ночь ждал у костра – ждал, когда Ахкеймион вернется домой.
«Домой!»
При мысли об этом на глаза у него навернулись слезы. У него никогда не было дома, места, которое он мог бы назвать своим. У такого человека, как он, убежища нет и быть не может. Только друзья, разбросанные там и сям, которые почему-то – неизвестно почему – любят его и тревожатся о нем.
Он оставил Ксинема отсыпаться – день предстоит тяжелый. Огромный лагерь Священного воинства будет сворачиваться. Будут снимать палатки и шатры и туго наматывать их на шесты, подгонять телеги и грузить на них вещи и припасы, а потом начнется утомительный, однако исполненный торжества поход на юг, к землям язычников, навстречу отчаянию и кровопролитию – и, быть может, даже навстречу истине.