Найюр и его родичи очутились одни. Все тяжело дышали, кровь лила из свежих ран.
– Ай-я-а-а! – орали они, пока мимо проносился один дикий отряд за другим. – Битва и бог!
Но Найюр, не обращая на них внимания, бросился на вершину невысокого холмика. Долина раскинулась перед ним, вся в клубах пыли, усеянная бессчетными тысячами сражающихся людей. На миг у Найюра захватило дух от необъятности этого зрелища. Далеко на севере он увидел отряды скюльвендских всадников – темные силуэты сквозь завесу пыли, – которые, точно стервятники, кружили у отбившейся от своих колонны нансурцев. Другие отряды всадников текли на восток вслед за кожаным штандартом мунуатов, отсекая одинокую колонну от центра, сметая на скаку бегущих солдат. Поначалу Найюру показалось, что они скачут к нансурскому лагерю, но, приглядевшись, он понял, что ошибся. Лагерь уже пылал, и Найюр видел трупы нансурских рабов, жрецов и ремесленников, висящие на частоколе. Кто-то уже поднял над главными деревянными воротами штандарт пулитов, самого южного из скюльвендских племен. Так быстро…
Он пристальнее вгляделся в месиво в центре. Кто-то подпалил там траву, и сквозь дым Найюру было видно, как Ксуннуритовых аккунихоров теснят к блестящим черным водам Кийута. Там была эотская гвардия и части колонны, но какой – непонятно. Земля между тем холмиком, где стоял Найюр, и всадниками Ксуннурита была усеяна конскими и людскими трупами. А где куоаты? Где алкуссы? Найюр обернулся на запад и увидел, что там, на западном берегу, на морщинистом гребне холма, идет жаркая битва. Он узнал кидрухилей, элитную имперскую тяжелую кавалерию. Они разгоняли разбитые отряды скюльвендов. Увидел нимбриканских всадников, имперские вспомогательные норсирайские войска, скрывающиеся за гребнем дальше на север, и две свежие, безукоризненно выстроенные колонны, шагающие следом за ними. Над одной из колонн колыхался штандарт насуэретцев…
Но как такое может быть? Ведь его утемоты только что разбили насуэретцев наголову! Или нет? И разве кидрухили стояли не на правом фланге нансурского войска – позиции, считавшейся у кетьян особенно почетной? Как раз напротив пулитов…
Он слышал, как его люди окликают его, но не обратил на это внимания. Что же все-таки задумал Конфас?
Его схватили за плечо. Это был Балайт, старший брат его второй жены. Найюр всегда уважал этого человека. Латы Балайта были разрублены и висели теперь на одном плече. На нем все еще была остроконечная боевая шапка, но по левому виску струилась кровь, прокладывая себе путь по пыльной щеке.
– Идем, Найюр! – выдохнул он. – Отхкут привел нам коней. Отряды смешались; нам нужно снова собраться, чтобы ударить на врага.
– Бала, что-то не так, – ответил Найюр.
– Но нансурцы же обречены! Их лагерь уже горит!
– Однако центр по-прежнему в их руках.
– Оно и к лучшему! Мы зайдем с флангов и выгоним на открытое место то, что осталось от их армии. Окнай Одноглазый уже ведет своих мунуатов на помощь Ксуннуриту! Мы зажмем их, точно в кулаке!
– Нет! – повторил Найюр, глядя, как кидрухили прокладывают себе путь к гребню холма. – Что-то совсем не так! Конфас нарочно сдал нам фланги, чтобы сохранить центр…
Это объясняло, отчего пулиты так легко захватили лагерь. Конфас в самом начале битвы отвел кидрухилей, чтобы те ударили в центр войска скюльвендов. И раздал своим колоннам фальшивые штандарты, чтобы скюльвенды думали, будто он сосредоточил основные силы на флангах. Главнокомандующему зачем-то был нужен именно центр.
– Быть может, он думал, что, если он захватит короля племен, это повергнет нас в замешательство? – предположил Балайт.
– Да нет. Он не настолько глуп… Гляди. Он бросил всю свою конницу в центр… как будто он кого-то преследует!
Найюр пожевал губами, обводя взглядом всю панораму битвы, одну за другой оценивая бушующие вблизи и вдалеке сцены насилия. Пронзительный звон мечей. Убийственные взмахи и удары кровавого молота войны. И под всей красотой битвы – нечто непостижимое, как будто поле брани сделалось вдруг живым символом, картинкой вроде тех, с помощью которых чужеземцы приковывают живое дыхание к камню или пергаменту.
Что же оно означает?
Балайт тоже призадумался.
– Он обречен, – сказал воин, качая головой. – Теперь его не спасут и сами боги!
И тогда Найюр понял. И дыхание заледенело у него в груди. Пылкая ярость кровопролития покинула тело; теперь он чувствовал лишь боль от ран да жуткую пустоту, разверзнутую словами Баннута.
– Нам нужно бежать.
Балайт уставился на него с изумлением и презрением.
– Что нам нужно?!
– Лучники с хорами… Конфас знает, что мы ставим их позади центра. Они либо перебиты, либо он прогнал их с поля битвы. Так или иначе, мы…
И тут он заметил первые вспышки дьявольского света. Слишком поздно!
– Школа, Балайт! Конфас привел с собой школу!
В самом сердце долины, от пехотных фаланг, которые торопливо строились, готовясь встретить Окная Одноглазого и его мунуатов, медленно шли по меньшей мере два десятка фигур в черных одеяниях, неторопливо взбираясь в небо. Адепты. Колдуны Имперского Сайка. Еще несколько рассеялись по долине. Эти уже затянули свои таинственные напевы, выжигая землю и скюльвендов мерцающим пламенем. Натиск мунуатов обернулся лавиной пылающих людей и коней.
Найюр долго не мог шевельнуться. Он не отрываясь смотрел, как падают наземь силуэты всадников, очутившиеся в сердце золотых костров. Он видел, как яркие вспышки разметают людей, точно солому. Он видел, как солнца валятся с неба на полыхающую землю. Воздух сотрясали раскаты колдовского грома.
– Ловушка… – пробормотал он. – Вся битва была лишь приманкой, рассчитанной на то, чтобы оставить нас без хор!
Но у Найюра была своя хора – наследство от покойного отца. Онемевшими пальцами трясущихся от усталости рук он вытащил железный шарик из-под доспеха и крепко стиснул его в ладони.
На волне клубящегося дыма и пыли плыл в их сторону адепт. Он остановился, паря над ними на высоте макушки дерева. Его черное шелковое одеяние развевалось на горном ветру, и золотая оторочка извивалась, точно змея в воде. Вот глаза и рот полыхнули белым светом. Залп стрел рассыпался пеплом, ударившись о шаровидный оберег. С ладоней адепта угрожающе взмыл призрак драконьей головы. Найюр отчетливо увидел блестящую чешую и глаза, точно круглые капли кровавой воды.
Величественная голова опустилась.
Найюр обернулся к Балайту, крикнул:
– Беги!
Клыкастая пасть распахнулась и плюнула ослепительным пламенем.
Клацнули зубы. Зашипела опаленная кожа. Но Найюр ничего не почувствовал – только волну тепла от горящего Балайта. Раздался короткий вопль, треск лопающихся костей и кишок.
Потом пена солнечно-яркого пламени схлынула. Очумевший Найюр обнаружил, что стоит один посередине выжженной пустоши. Рядом догорали Балайт и остальные утемоты, шипя, точно свинина на вертеле. Пахло гарью и жареным салом.