Какой план! И притом разработанный не Скеаосом, а самим дядей! Как ни задевало это Конфаса, старого Скеаоса должно было задевать еще сильнее.
– Речь идет не о пире, – возразил Скеаос, – а о цене этого пира! Вы же понимаете!
Конфас в течение нескольких долгих секунд пристально изучал главного советника. Ему подумалось, что есть все-таки нечто удивительно жалкое в том, что этот человек вступил в сговор с его бабушкой: они как двое нищих, насмехающихся над теми, кто слишком беден, чтобы подать больше медяка.
– Империя? Восстановленная империя? – холодно переспросил он. – Полагаю, ценой будет твоя душа, Скеаос.
Советник открыл было беззубый рот, чтобы возразить, но тут же закрыл его.
Императорская Тайная Палата была строгим залом, круглым, окруженным колоннами черного мрамора. По верху тянулась галерея – для тех редких случаев, когда дома Объединения чисто символически приглашались сюда, чтобы наблюдать за тем, как император подписывает указы. В центре комнаты, вокруг стола красного дерева, суетилась небольшая толпа министров и рабов. Конфас заметил дядино отражение, плавающее под полировкой стола, точно труп в мутной воде. Багряных адептов было не видать.
Главнокомандующий ненадолго замешкался у входа, разглядывая вделанные в стену пластины слоновой кости: изображения великих законодателей древности и Бивня, от пророка Ангешраэля до философа Порифара. Неизвестно зачем задумался о том, с кого из его умерших предков художник ваял эти лица.
От этих мыслей его отвлек голос дяди:
– Иди сюда, племянник! У нас мало времени. Прочие отступили. Рядом с дядей остались стоять только Скеаос и Кемемкетри. Конфас обратил внимание, что галерея заполнена эотской гвардией и колдунами Имперского Сайка.
Конфас сел на место, указанное дядей.
– Скеаос и Кемемкетри оба сходятся на том, что Элеазар дьявольски умен и опасен. Что бы ты предпринял, чтобы заманить его в ловушку, а, племянник?
Дядюшка старался говорить шутливо – это значило, что ему страшно. Возможно, в данном случае это уместно: никто до сих пор не знал, почему Багряные Шпили снизошли до того, чтобы принять участие в Священной войне, а это означало, что никто не знает намерений этой школы. Желания таких людей, как Скайельт и Готьелк, были очевидны: отпущение грехов и завоевания. А что нужно Элеазару? Кто может сказать, что движет той или иной школой?
Конфас пожал плечами.
– Заманить его в ловушку нереально. Чтобы поймать противника, нужно знать больше, чем он, а мы на данный момент вообще ничего не знаем. Мы ничего не знаем о сделке, которую он заключил с Майтанетом. Мы даже не знаем, почему он снизошел до того, чтобы заключить такую сделку и пойти на такой риск! Школа, которая по своей воле принимает участие в Священной войне… Священной войне! Честно говоря, дядя, я даже не уверен, что сейчас нам следует стремиться к тому, чтобы обеспечить его поддержку договору.
– Что же ты предлагаешь? Чтобы мы всего лишь пытались выведать детали? Племянник, за такие пустяки я плачу своим шпионам, и притом полновесным золотом!
«Пустяки?!» Конфас постарался не утратить самообладания. Конечно, душа его дядюшки слишком продажна и распутна, чтобы хранить религиозную веру, однако к своему невежеству он относится с таким же рвением, как новообращенный фанатик – к религии. Если факты противоречат его стремлениям, значит, фактов не существует.
– Дядя, вы однажды спросили меня, как мне удалось одержать победу при Кийуте. Помните, что я вам сказал?
– Сказал? – прошипел император. – Ты вечно что-нибудь «говоришь» мне, Конфас. Ты хочешь, чтобы я запоминал все твои дерзости?
Это было, пожалуй, самое мелочное и наиболее часто используемое оружие из арсеналов дядюшки: угроза воспринять совет как приказ. Эта угроза витала над всеми их разговорами: «Ты имеешь наглость командовать императором?»
Конфас одарил дядюшку примирительной улыбкой.
– Судя по тому, что сообщил мне Скеаос, – мягко ответил он, – мне кажется, нам сейчас стоит торговаться честно – ну, настолько, насколько это вообще возможно. Мы слишком мало знаем для того, чтобы заманивать его в ловушку.
Дойти до грани – а потом быстренько отступить назад, делая вид, что не двигался с места, – это была их излюбленная семейная тактика, они всегда так поступали – по крайней мере, до тех пор, пока в последнее время бабка не начала чудить.
– Вот-вот, именно об этом я и думал, – ответил Ксерий. Он-то, по крайней мере, соблюдал правила игры.
Как раз в этот момент гофмейстер объявил, что Элеазар со своими спутниками сейчас будет здесь. Ксерий велел Скеаосу привязать ему к руке его хору, что старый советник и сделал. Кемемкетри взглянул на хору с отвращением. Это было нечто вроде маленькой династической традиции, возникшей более ста лет тому назад и тщательно соблюдаемой каждый раз, как члены императорской семьи общались с посторонними колдунами.
Сперва возвестили о приходе Чеферамунни, короля-регента и номинального владыки Верхнего Айнона, однако когда в зал вступила небольшая процессия айнонов, их король следовал за Элеазаром, точно собачка. Великий магистр двигался проворно и энергично. Конфас был несколько разочарован. Элеазар походил скорее на банкира, нежели на колдуна: он не заботился о впечатлении, которое производил, и явно торопился перейти к делу. Ксерию он поклонился, но не ниже, чем поклонился бы сам шрайя. Раб отодвинул для него стул, и великий магистр уселся за стол легко и непринужденно, несмотря на длинный шлейф своего малинового одеяния. Нарумяненный Чеферамунни, от которого так и шибало духами, уселся рядом с ним. Лицо его побелело от страха и негодования.
Последовал непременный обмен приветствиями и любезностями. Все участники совещания были представлены друг другу. Когда дело дошло до Кемемкетри, великого магистра Имперского Сайка, Элеазар снисходительно улыбнулся и пожал плечами, словно бы сомневаясь, что этот человек может занимать столь высокий пост. Конфасу говорили, что адепты зачастую делаются невыносимо надменными, когда оказываются в обществе других адептов. Кемемкетри побагровел от гнева, но, надо отдать ему должное, не попытался вести себя подобным же образом.
После всех этих предварительных действий, предусмотренных джнаном, великий магистр обернулся к Конфасу.
– Наконец-то, – сказал он на беглом шейском, – я вижу перед собой знаменитого Икурея Конфаса.
Конфас открыл было рот, чтобы ответить, но дядя его опередил.
– Наш Конфас – большая редкость, не правда ли? Мало на свете правителей, у которых есть такое орудие для исполнения их воли… Но ведь, разумеется, вы проделали столь долгий путь не затем, чтобы повидаться с моим племянником?
Конфас не мог быть уверен, но ему показалось, что Элеазар подмигнул ему прежде, чем обернуться к дяде, словно бы говоря: «Вот, приходится терпеть таких идиотов, но тут уж ничего не поделаешь, верно?»
– Конечно нет, – ответил Элеазар с убийственной лаконичностью.