Подобно акуле, беззвучно рассекающей перед собою воду, зеленое крыло машины поднимает в воздух зыбь, которая ударяет Кролика сзади под коленки. Чем быстрее он шагает, тем сильнее зыбь ударяется в него. Позади тонкий детский голосок гнусавит:
– Простите, вы не Гарри Энгстром?
Чувствуя, как слабеет желание соврать. Кролик оборачивается и полушепотом отвечает:
– Да.
Молодой блондин с какими-то белыми путами на шее сворачивает к левому тротуару, вытягивает ручной тормоз, глушит мотор и, таким образом, ставит машину не на той стороне улицы и к тому же под косым углом. Забавно, как эти священники игнорируют мелкие правила. Кролик вспоминает, как сын Круппенбаха носился по городу на мотоцикле. Это всегда казалось ему богохульством.
– Я Джек Экклз, – говорит священник, совершенно некстати хихикнув. В сочетании с белым воротником приклеенная к губам белая полоска незажженной сигареты производит комический эффект. Он вылезает из автомобиля, оливково-зеленого четырехдверного «бьюика» образца пятьдесят восьмого года, и протягивает Кролику руку. Чтобы пожать ее, тому приходится положить узел с одеждой на газон между мостовой и тротуаром.
Рукопожатие Экклза, энергичное, отработанное и крепкое, очевидно, должно символизировать объятие. На мгновение Кролику кажется, что он его уже никогда не выпустит. Он чувствует, что попался; предвидит объяснения, смущенные недомолвки, мольбы, примирения – все это встает перед ним, как сырые унылые стены; от отчаяния по коже пробегают мурашки. В его преследователе чувствуется упорство.
Священник одних лет с ним, может быть, чуть-чуть постарше, но намного ниже ростом. Однако он не тщедушен; под черным пиджаком играет явно бесполезная мускулатура. Он чем-то раздосадован и стоит слегка выпятив грудь. Длинные рыжеватые брови образуют озабоченную морщинку над переносицей, под ртом торчит маленький, бледный, острый, как шишка, подбородок. Несмотря на сердитый вид, в нем чувствуется что-то дружелюбное и глуповатое.
– Куда вы идете? – спрашивает он.
– Что? Никуда.
Кролика сбивает с толку костюм этого типа. Костюм только притворяется черным, на самом деле он темно-синий, скромный, но элегантный, из облегченной ткани. Манишка, слюнявчик, или как там эта штука называется, напротив, черна, как печка. Экклз хочет улыбнуться, но, стараясь удержать в губах сигарету, вместо этого фыркает. Он хлопает себя по пиджаку.
– У вас случайно нет спички?
– К сожалению, нет. Я бросил курить.
– Значит, вы добродетельнее меня. – Задумавшись, он смотрит на Гарри, испуганно подняв брови. От напряжения его серые глаза становятся круглыми и бледными, как стекло. – Хотите, я вас подвезу?
– Нет, черт возьми. Не беспокойтесь.
– Я хотел бы с вами побеседовать.
– В самом деле?
– Серьезно. Даже очень.
– Ладно. – Кролик подбирает с земли свою одежду, обходит «бьюик» спереди и садится. Внутри стоит острый сладковатый запах пластика – запах новой машины; глубоко вдохнув его, Кролик немного успокаивается. – Это насчет Дженис?
Экклз кивает и, повернув голову и глядя в заднее стекло, отъезжает от тротуара. Его верхняя губа от усердия натягивается на нижнюю, под глазами – усталые фиолетовые впадины. Воскресенье для него тяжелый день.
– Как она? Что делает?
– Сегодня она как будто гораздо нормальнее. Они с отцом утром были в церкви.
Они едут по улице вниз. Экклз молчит и, мигая, смотрит в ветровое стекло. Потом нажимает кнопку прикуривателя на приборном щитке.
– Я так и думал, что она поедет к ним, – говорит Кролик.
Он несколько раздосадован тем, что священник на него не орет; видно, неважно знает свое дело.
Прикуриватель выскакивает обратно. Экклз подносит его к сигарете, затягивается и как будто вновь собирается с мыслями.
– По-видимому, – говорит он, – когда вы через полчаса не вернулись, она позвонила вашим родителям и попросила вашего отца привезти мальчика. Ваш отец, как я понимаю, всячески ее успокаивал и сказал, что вы, наверно, где-нибудь задержались. Тогда она вспомнила, что вы опоздали домой, потому что играли с кем-то на улице, и решила, что вы снова туда вернулись. Мне даже кажется, что ваш отец ходил по городу и смотрел, не играют ли где в баскетбол.
– А где был старик Спрингер?
– Она им не звонила. Бедняжка позвонила им только в два часа ночи, когда потеряла всякую надежду.
«Бедняжка» – единственное слово, которое легко сходит с его уст.
– Только в два часа ночи? – спрашивает Кролик. Ему становится страшно, руки крепко сжимают сверток, словно он хочет утешить Дженис.
– Около того. К этому времени она пришла в такое состояние – от спиртного и от всего прочего, – что ее мать позвонила мне.
– Почему вам?
– Не знаю. Люди всегда мне звонят, – смеется Экклз. – Так оно и должно быть, и это утешительно. По крайней мере, для меня. Я всегда думал, что миссис Спрингер меня ненавидит. Она месяцами не ходит в церковь.
Обернувшись к Кролику, посмотреть, какое впечатление произвела его шутка, он лукаво поднимает брови, и от этого его широкий рот открывается.
– Это было около двух часов ночи?
– Между двумя и тремя.
– Ох, простите, пожалуйста. Я вовсе не хотел поднимать вас с постели.
– Не имеет значения, – с досадой качает головой священник.
– Мне ужасно неловко.
– Да? Это вселяет некоторую надежду. Ну а каковы, в сущности, ваши планы?
– Никаких планов у меня нет. Я, так сказать, играю по слуху.
Смех Экклза удивляет Кролика, но ему приходит в голову, что священник как раз специалист по части разбитых семейств, сбежавших мужей и так далее, и выражение «играю по слуху» внесло в привычную схему что-то новое. Он польщен: Экклз знает, что к чему.
– Ваша матушка придерживается любопытной точки зрения, – говорит Экклз. По ее мнению, мы с вашей женой заблуждаемся, воображая, будто вы ее бросили. Она говорит, что вы слишком хороший мальчик и не можете так поступить.
– Я вижу, вы этим делом занялись всерьез.
– Да, а вчера еще и одним покойником в придачу.
– Ох, простите, пожалуйста.
Они лениво тащатся по знакомым улицам, минуют фабрику искусственного льда, огибают угол, откуда открывается вид на всю долину.
– Знаете что, если вы действительно хотите меня подвезти, то поедемте в Бруэр, – говорит Кролик.
– Вы не хотите, чтобы я отвез вас к жене?
– Нет уж, дудки. То есть я хочу сказать, что никакого толку от этого не будет. А вы как думаете?
Какое-то время священник молчит; его четкий усталый профиль обращен к собеседнику, а взгляд прикован к ветровому стеклу; огромная машина с глухим рокотом неуклонно катится вперед. Гарри уже хочет повторить свой вопрос, но тут Экклз отвечает: